Артём Чех. Фотография предоставлена Folkowisko Association [пол]/«Перепутье»

Этот материал — часть серии эссе и статей, написанных украинскими авторами, которые решили остаться в Украине после полномасштабного вторжения России 24 февраля 2022 года. Серия создана в сотрудничестве с Folkowisko Association [пол]/«Перепутье», благодаря софинансированию правительств Чехии, Венгрии, Польши и Словакии через грант Международного Вышеградского фонда [анг]. Миссия фонда заключается в продвижении идей устойчивого регионального сотрудничества в Центральной Европе.

Не знаю, сколько времени потребуется, чтобы разобраться во всём, что пустило в нас глубокие корни за долгие месяцы полномасштабной войны России против Украины. Невозможно даже размышлять о создании художественного или культурного произведения, способного родиться из опыта этой войны. Наши приоритеты — электрогенераторы, дизельное топливо, топоры… О каком культурном продукте вы говорите? Какое искусство? Что нам нужно, так это выживание. Мы всё осознаем позже. Мы напишем об этом позже. Мы снимем фильмы. У нас всё будет. Когда-нибудь.

Искусство во время войны — ситуативное, это своего рода немедленная физиологическая реакция на раздражители. Часто это плакатное искусство, ультрасовременное, быстро теряющее актуальность. То, что мы обсуждали вчера, сегодня забыто; новые стимулы активируют новые реакции, и рождаются одноразовые культурные продукты. Блеснули — и исчезли. Хотя, конечно, среди прочего некоторые художники рождают кровавые сгустки концентрированной боли, которые останутся мощными артефактами нашей причудливой эпохи. Люди залечивают раны юмором, нежностью, талантливым сочетанием добрых слов и незабываемых образов. Держатся за эту нить и продолжают двигаться вперед. Но это не обо мне. Моя нить запуталась где-то в районе очередного поворота извилистого лабиринта.

Раньше всё было иначе. Я получил очень специфический опыт на своей «дебютной войне», когда служил в Вооружённых Силах Украины (2015—2016). За десять месяцев пребывания в прифронтовой зоне кардинально изменилось то, как я обычно воспринимал течение времени. Я наслаждался паузами. В перерывах между воинскими обязанностями смотрел фильмы, слушал музыку и писал художественную литературу. Письмо текло так легко и щедро, словно в грядущем этого не будет, в той моей будущей жизни, послевоенной жизни, после демобилизации, после смерти. Я создавал рутинные драмы. О войне мне меньше всего хотелось писать. В том смысле, что я вообще не хотел этого касаться. Тогда я поклялся, что никогда больше не вернусь в армию, а буду заниматься исключительно творчеством.

Однако я не сдержал слова, снова взявшись в прошлом году за оружие. На этот раз многое изменилось. По сути, у меня не хватает времени ни на что, кроме выполнения прямых обязанностей командира части. И я не хочу делать ничего другого. О чём я могу написать? Какие сюжетные линии могу придумать? Помимо способности творить, я внезапно утратил умение ценить искусство. За все эти месяцы войны я не прочёл ни одной книги. Не интересовался никакими культурными мероприятиями. Не смотрел ни одного фильма…

А потом пришла музыка. Казалось бы, что может быть банальнее музыки как инструмента самолечения и источника радости для иссохшей души. Весь мир слушает музыку независимо от обстоятельств: в окопах Первой мировой войны, на борту «Титаника», в комнатах для допросов тюрем НКВД, в тесных помещениях Варшавского гетто, во влажных лесах Южного Вьетнама, на митинге у Мемориала Линкольна, в залитом кровью Сараево, во время Оранжевой революции или на Майдане. Музыка всегда была спутником истории и направляла целые народы и отдельных людей, касаясь самых тонких душевных струн.

Для меня музыка стала мифриловой нитью, сильной и волшебной, связавшей меня с моей жизнью до большой войны. Удивительное время в компании музыки из моей коллекции аудиокассет. Сотни альбомов и плейлистов, от Шопена и Майлза Дэвиса до The Beatles, Тома Уэйтса и Run DMC. От Эдит Пиаф и Милен Фармер до Блонди, Морчибы и Билли Айлиш. Очень разнообразная коллекция, из которой я каждый вечер выбирал, что послушать, в зависимости от настроения.

Война изменила всё. Потребовалось много времени, чтобы я снова смог начать слушать музыку; это казалось святотатством. Я заставил себя быть холодным и бессердечным, сосредоточившись на войне и опасности. Музыка же погружала меня в те нормальные состояния, которые не вязались с чувством необратимости, шока и чёрной скованности. Кроме того, было крайне сложно привыкнуть к новым обстоятельствам, в которых невозможно было слушать музыку на физических носителях. Цифровой формат, такой для меня непривычный, сломал меня. После тёплого звука кассеты цифра обжигала колючим и резким, как морозное дыхание. Но ко всему привыкаешь, особенно, когда нет выбора. У меня его не было, поэтому я принимал музыку на телефоне и даже в потоковых ресурсах. Более того, в какой-то момент я понял, что AirPods и Spotify заменили мне не только аналоговое прослушивание, но и разговоры, друзей и даже всё то искусство, которое меня окружало до войны. Литература, живопись, кинематограф исчезли как неуместные и тревожные элементы прошлой жизни. Как ни странно, осталась музыка. Стала продолжением меня, источником вдохновения и поводом пережить ещё один день.

Примерно каждые две недели батальонный психолог проводит сеансы с нашей ротой. Недавно мы работали над психологическими практиками предотвращения выгорания. На эти занятия пришло около двадцати солдат. В основном это были люди, которых организаторам удалось выловить и заставить сесть за стол. Психолог предлагал разные упражнения. Одно из них заключалось в том, чтобы сказать: «Я никогда не…», а затем описать интересное занятие, которое мы никогда не пробовали выполнить. И всем нам, людям, стреляющим, управляющимся с автоматами и гранатомётами, пришлось создавать некую цель для удовлетворения нереализованных желаний — а потом тратить время на воплощение их в жизнь.

Из двадцати человек двое мужчин никогда не танцевали, трое — не пели, двое — не рисовали, один никогда не был пианистом. Почти половина опрошенных, люди, не имеющие отношения к искусству и культуре (кроме меня), с большим почтением относились к творческим профессиям. Менеджеры, юристы и автомеханики внезапно открыли завесу, скрывающие их истинные желания. Но я уверен, что никто из них никогда не сделает ничего, чтобы приблизиться к осуществлению этих желаний. Не знаю, хорошо это или плохо. После войны некоторые, возможно, попробуют себя в различных искусствах, но в 90 процентах случаев это будет лишь терапевтическое занятие. И через два, пять или десять лет на культурной сцене Украины будут в массе своей те же люди, что и раньше. Если они выживут, конечно. Они — вернее мы — будут транслировать старые, но трансформировавшиеся идеи, в новой кроваво-чёрной упаковке. Всех их — а точнее нас — ещё с десяток лет будут приглашать на международные фестивали. Люди с интересом будут взирать на нашу травму. Они дадут нам деньги на кино, театр и литературу. Они попытаются заставить нас примириться с нашими врагами. Они снова и снова будут рассказывать о целительных свойствах культуры и искусства.

Что же до меня, то на том сеансе я сказал, что никогда не был писателем. Все удивились. Я добавил, что никогда не был таким писателем, которому не приходилось бы разрываться между писательством и другими занятиями. Солдаты бегают с автоматами, а писатели сидят в кожаных креслах в уютных кабинетах и пишут. Или живут на острове и за рюмкой рома вспоминают молодость в Париже. Я не хочу быть солдатом. Я ненавижу оружие. Ненавижу романтизировать армию, армейскую систему и войну. Я хочу устроиться в кожаном кресле и почувствовать обжигающую сладость рома на языке. И я уже давно признался себе, что если смогу вернуться к прежней жизни, если когда-нибудь вспомню, как слова складываются в предложения, а предложения в великие романы, то я не буду писать об этой войне. Я буду писать о любви. И о музыке. Ибо любовь — единственное, что удерживает нас, грешников, в этой реальности. И музыка — единственное, что делает эту реальность выносимой.

Что касается войны, то о ней напишут другие авторы. Достаточно скоро мы увидим сотни корявых героических романов и банальных дневников, полных тошнотворного пафоса, и несколько действительно сильных текстов этого времени. По крайней мере, хочется верить, что и наша литература увидит талантливые произведения об этой войне и не будет погребена под лавиной однообразных, скучных, пафосных словечек. Искусство не терпит компромиссов. Что же до привилегий для тех, кто пришёл к победе через страдания, то их должны обеспечивать социальные службы, а не культура.

Я понятия не имею, сколько времени нам нужно, чтобы разобраться во всём, что с нами происходит. И мне наплевать, если честно. У меня есть то, что заставляет меня оживать. Это бесконечный мир музыки, который всегда со мной. Всего за пять долларов в месяц.