Шоле Пакраван. Фотография: Марьям Мирза, используется с разрешения

Эта статья — часть серии, в которой рассказывается о жизни в диаспоре иранских женщин, стремящихся к свободе и демонстрирующих свою стойкость. Она знаменует первую годовщину трагической кончины Махсы Джины Амини [анг], курдской девушки, погибшей в возрасте 22 лет от рук полиции нравов из-за того, что не полностью покрыла волосы. Этот инцидент спровоцировал массовые протесты в Иране, которые продолжаются и по сей день, несмотря на ужесточение правительственного давления.

Её зовут Шоле, «пламя» на фарси, что одновременно символизирует жгучий огонь и тёплый свет. Именно их можно отыскать в сердце матери, потерявшей ребёнка из-за репрессивного режима. Шоле Пакраван родилась в 1964 году в Керманшахе на западе Ирана и впервые стала матерью, когда ей было 23 года, родив в Тегеране свою первую дочь Рейхане (Джаббари) [анг].

Шоле, самопровозглашённый «солдат справедливости», до 2007 года была не только женой и матерью трёх дочерей, но также актрисой [анг] и театральным режиссёром [анг]. Однако всё изменилось, когда на её 19-летнюю дочь обрушилось «мегацунами»: Рейхане была арестована за убийство Муртазы Абдул-Али Сарбанди, бывшего сотрудника министерства разведки, который пытался её изнасиловать.

В январе 2023 года я встретилась с Шоле в кафе в Веддинг, одном из районов Берлина. Она спокойно и уверенно, с материнским теплом рассказывала о том, что происходило после ареста Рейхане: «Мы боялись всех и вся, и по крайней мере неделю я ходила повсюду со своими двумя дочерьми и мужем». Сначала семья сохраняла полное доверие к системе, полиции и суду.

Однако всё изменилось. Шоле поделилась:

“During the seven years and four months that Reyhaneh was in prison, I got to know a new world,” said Sholeh. “My trust dwindled day by day. I came to realize that the judiciary wasn’t as fair as I had once believed, and I witnessed the police use torture as a tool.

Imagine this: one day, right outside the courtroom, I saw a prisoner being taken to court with broken and infected legs. It was as if I had been living in my dreams until that moment, and that there was no connection between my previous life and this reality.”

За семь лет и четыре месяца, пока Рейхане находилась в тюрьме, я познала новый мир. С каждым днём моё доверие слабело. Я поняла, что судебная система не так справедлива, как я когда-то считала, и стала свидетельницей того, как полиция умело использовала пытки.

Представьте себе: однажды прямо возле зала суда я увидела, как в суд везут заключённого с переломанными и инфицированными ногами. Словно бы до этого момента я жила во сне, и между моей предыдущей жизнью и этой реальностью не было никакой связи.

В годы, когда острым мечом навис над головой её дочери смертный приговор, Шоле взяла на себя миссию поддержки приговорённых к смертной казни. Она посещала семьи жертв и выступала за помилование в соответствии с кисас, заповедью шариата, которая до сих пор является частью уголовного кодекса Ирана. Согласно кисас, семья жертвы имеет выбор: либо помиловать преступника, либо требовать возмездия «натурой» с наказанием, равным преступлению. Шоле увидела в этом возможность подобрать верные слова и обратиться к семье человека, в убийстве которого обвинялась её дочь.

Однако в 2014 году, несмотря на масштабные кампании против предстоящей казни [анг] как внутри, так и за пределами Ирана, Рейхане встретила свою трагическую судьбу и была казнена [анг] в тюрьме Гохардашт [анг].

В фильме «Семь зим в Тегеране», [анг] открывшем кинофестиваль Berlinale 2023 [анг] и победившем в категории «Перспектива немецкого кино» [анг], есть пронзительная сцена, в которой запечатлён душераздирающий для Шоле миг. За стенами тюрьмы она узнаёт ужасающую новость о казни дочери.

С этого момента дни и ночи для Шоле смешались. Она рассказала, что ночами после смерти дочери она не спала до утра, часто находя утешение в курении на балконе. Как только из громкоговорителей соседней мечети раздавался призыв к молитве (азан), она возвращалась в дом и спала остаток утра.

Вечное горе

Шоле удалось вынырнуть со дна благодаря связи с другими матерями, теми, кто пережил потерю близких, либо застреленных во время восстаний, либо казнённых в стенах тюрьмы. Среди этих матерей — Шахназ Акмали [анг], чей маленький сын Мустафа Каримбейги стал жертвой обстрела иранских властей во время восстания 2009 года. Шоле размышляет:

“I realized that during the 1980s, the first decade after the Islamic revolution, thousands of political prisoners were executed within jail walls. It was during this time that I held the newborn Reyhaneh in my arms, and was lost in happiness. I was unaware that, in the same city, there were mothers who, in silent despair, pressed their faces into their pillows, weeping silently in fear of more trouble for their families. This ignorance didn’t just affect me; it resonated throughout society. I became connected to these mothers after Reyhaneh’s execution.”

Я осознала, что в 1980-е годы, в первое десятилетие после Исламской революции, тысячи политических заключённых были казнены в тюремных стенах. Именно в это время я держала на руках новорождённую Рейхане и купалась в счастье. Я не знала, что в том же городе были матери, которые в молчаливом отчаянии лежали лицом в подушку и тихо плакали, страшась новых проблем для своих семей. Это невежество окутало не только меня; оно накрыло всё общество. Я связалась с этими матерями после казни Рейхане.

Но тот факт, что Шоле объединилась с другими матерями, не остался незамеченным. Сначала ей запретили работать, а позже она стала получать тревожные сообщения от бывших коллег с просьбами прекратить активничать. Впоследствии её официально вызвали и допросили сотрудники иранской разведки. Тогда ей заявили, что «две её другие дочери могут просто сгинуть в автокатастрофе», подразумевая, что Шоле должна примириться, счесть Рейхане исчезнувшей и сосредоточиться на двух оставшихся дочерях.

Угрожающее послание было ясным, однако оно не сбило Шоле с пути, который мать выбрала после казни дочери. В 2017 году, после ареста Шахназ Акмали [анг], которая была близким доверенным лицом Шоле, мать вместе с младшей дочерью выдержала многочасовые допросы в аэропорту, прежде чем им было разрешено выехать из Тегерана в Стамбул. Через полгода они успешно пробились из Стамбула в Берлин.

За Иран, но против мести

Теперь, более чем пять лет спустя, она сидит передо мной, объясняя, почему пытается сохранить некоторую дистанцию от революционных протестов «Женщины, жизнь, свобода» [анг]. Шоле беспокоят некоторые лозунги протестующих, в которых звучит тема возмездия властям Исламской Республики — тема, доминирующая в делах самой Республики на протяжении её 40-летней истории. Шоле поясняет: «Я даже не хочу казни лидера Исламской Республики Али Хаменеи или тех, кто отвечает за гибель детей на улицах».

Поделившись своей болью, Шоле добавила, что надеется остановить «машину казней», но не жаждет мести:

I will not forget or forgive those involved in torturing my daughter and taking her life, but I firmly believe execution perpetuates endless violence and must be stopped.

Я не забуду и не прощу тех, кто причастен к пыткам моей дочери и её убийству, но я твёрдо верю, что казни — это порочный круг бесконечного насилия, и их необходимо остановить.