Обложка доклада ARTICLE 19. Изображение использовано с разрешения

С конца 90-х годов [анг] интернет развивался экспоненциально как инструмент, обеспечивающий по сути своей универсальный, безграничный и свободный поток информации, вне зависимости от языка и страны. Однако в начале 2000-х эту концепцию начали оспаривать различные правительства, вдохновлённые иной идеей — интернет-суверенитета [анг]. Нелиберальные правительства, желающие задерживать, контролировать, цензурировать или удалять контент, который кажется угрозой их идеологическому дискурсу, пытались ограничить свободный поток информации.

Одним из первых сторонников отделения от глобального интернета стал Китай, который в середине 2000-х годов [анг] быстро построил собственную интрасеть, изолированную от мировой мощным цензурным фильтром, известным как «Великий брандмауэр». Китайские власти считают это успешным решением, поскольку более миллиарда пользователей ежедневно выходят в сеть внутри Китая, им предоставляются всевозможные инструменты и платформы для личного и публичного взаимодействия, получения информации и развлечений, а также ведения бизнеса, в то время как Пекин эффективно фильтрует и удаляет (теперь уже с помощью ИИ) любой контент или учётные записи, которые считает нежелательными.

Таким образом, Китай продемонстрировал, что это возможно: построить современное общество и экономику в условиях сильной цензуры — то, чему стремятся подражать другие недемократические государства, такие как Россия. В других частях Азии эта модель также считается привлекательной в условиях баланса между экономическим развитием и политическим контролем. ARTICLE 19, британская правозащитная организация, созданная в 1987 году и получившая название от статьи 19 Всеобщей декларации прав человека, недавно опубликовала доклад [анг], в котором отмечается важность норм цифровой безопасности. Эти нормы, всё чаще навязываемые Китаем в более крупном Азиатско-Тихоокеанском регионе, сравниваются в докладе с практикой Тайваня.

Global Voices взяли интервью у Майкла Кастера, руководителя глобальной программы по Китаю, и его коллеги Лю И-Чена, сотрудника азиатской программы. Беседа шла о новейшей стратегии Китая в области цифровой безопасности.

Филип Нубель (ФН): Как вы оцениваете эффективность норм цифровой безопасности, разработанных Китаем? Играет ли ИИ какую-либо роль?

Michael Caster (MC): China’s explicitly stated ambitions are to lead the world in AI technologies and governance norms. New and emerging technologies like AI have long been a strategic priority under the Digital Silk Road, as has heavy investment into domestic technological and normative development concerning AI. As seen with the release of China’s AI Global Governance Initiative during the Third Belt and Road Forum in October 2023, this trend is likely to continue. This raises a number of human rights concerns, especially related to the role of AI-enabled facial recognition in the context of Safe or Smart Cities.

Another element is in the digital governance of these technologies: the Cyberspace Administration of China (CAC) is one of the main party institutions responsible for cybersecurity governance but also in developing guidelines on generative AI. This alone raises freedom of expression concerns considering CAC’s role over censorship in China, but especially due to its dual role as part of the Central Propaganda Department. This is the concern: securitizing the information infrastructure leads to control over information flows.

As China strikes cooperation agreements with countries along the Digital Silk Road relating to AI enabled tools and technologies while concurrently promoting its own “best practice” in things like cybersecurity or AI norms and governance, we are likely to see greater adoption of China-style AI enabled techno-authoritarianism. China’s role in setting international norms and standards in this space, further calls for greater scrutiny, such as with a few years ago China’s public efforts to push its own facial recognition standards at the International Telecommunications Union.

Майкл Кастер (МК): Чётко заявленные амбиции Китая — стать мировым лидером в области технологий ИИ и норм государственного управления. Новые и развивающиеся технологии, такие как ИИ, уже давно стали стратегическим приоритетом в рамках Цифрового шёлкового пути [анг], как и крупные инвестиции во внутренние технологические и нормативные разработки, касающиеся ИИ. Как показала публикация Китайской инициативы глобального управления ИИ [анг] на Третьем форуме «Один пояс, один путь» в октябре 2023 года, эта тенденция, вероятно, сохранится. Возможно, это спровоцирует ряд проблем с правами человека, особенно связанных с ролью распознавания лиц с помощью ИИ в контексте безопасных или умных городов [анг].

Ещё один элемент заключается в цифровом управлении этими технологиями: Управление киберпространства Китая (CAC [кит]) — один из основных партийных институтов, отвечающих за управление кибербезопасностью, а также за разработку руководящих принципов по генеративному ИИ. Это уже само по себе вызывает тревогу по поводу свободы слова, учитывая значение CAC в цензуре в Китае и двойную роль учреждения как части Центрального департамента пропаганды [анг]. Секьюритизация информационной инфраструктуры приводит к контролю над информационными потоками.

Таким образом, Китай заключает соглашения о сотрудничестве со странами вдоль Цифрового шёлкового пути, касающиеся инструментов и технологий с поддержкой ИИ. Одновременно страна продвигает собственную «передовую практику» в сфере кибербезопасности и нормах и управлении ИИ. Поэтому, полагаю, что мы вскоре увидим более широкое принятие техноавторитаризма с поддержкой ИИ в китайском стиле. Роль Китая в установлении международных норм и стандартов в этой области требует более пристального внимания, как, например, в случае с публичными усилиями Китая несколько лет назад по продвижению собственных стандартов распознавания лиц в Международном союзе электросвязи.

ФН: Можете ли вы описать стратегию, участников и инструменты, задействованные в китайском Цифровом шёлковом пути? Почему местные — политические и экономические — элиты в странах Азиатско-Тихоокеанского региона в целом поддерживают этот проект?

MC: The year 2025 marks a decade since the National Development and Reform Commission really called the Digital Silk Road into existence with its 2015 white paper. Marking ten years of the Belt and Road Initiative, in October 2023 China hosted the third Belt and Road Forum and put out a white paper stressing its successes along the Digital Silk Road. At the forum, China launched an AI Global Governance Initiative firmly rooted in principles of cyber sovereignty, reiterated its ambition to lead in developing rules for global digital governance, and concluded several joint agreements, including with Pakistan, Indonesia, and Thailand, promising strengthened cooperation on areas such as 5G, smart cities, digital economy, and AI. It was also during the third Forum that Xi Jinping signaled intentions for China to move away from massive signature Belt and Road Initiative infrastructure projects of the first decade in favour of more “small yet smart” projects.

Some of the institutions involved in the development of digital cooperation and influence are party–state actors like the CAC and national tech champions like Huawei and ZTE. Major strategies deployed by such actors have combined information manipulation with technical people-to-people exchange, identifying real digital development needs. Elites in a number of Indo-Pacific countries have supported the project for varying reasons, as a means to achieve greater economic and especially digital development needs, sometimes intentionally coupled with a desire to model China’s authoritarian models to surveil or control their own populations.

МК: В 2025 году исполнится десять лет с тех пор, как Национальная комиссия по развитию и реформам [анг] провозгласила идею Цифрового шёлкового пути в своей белой книге 2015 года [анг, pdf, 133 КБ]. Отмечая десятилетие инициативы «Один пояс, один путь», в октябре 2023 года Китай провёл третий Форум «Один пояс, один путь» и опубликовал белую книгу, в которой подчеркнул свои успехи на Цифровом шёлковом пути. Во время форума Китай запустил Инициативу глобального управления ИИ, фундаментом которой стали принципы киберсуверенитета, и подтвердил свои амбиции стать лидером в разработке правил глобального цифрового управления. Также Поднебесная заключила несколько соглашений — с Пакистаном, Индонезией и Таиландом, — обещая укрепление сотрудничества в таких областях, как 5G, умные города, цифровая экономика и ИИ. Во время третьего Форума Си Цзиньпин обозначил намерения Китая отойти от масштабных инфраструктурных проектов инициативы «Один пояс, один путь» первого десятилетия, отдавая предпочтение «малым, но умным» проектам.

В число участников, формирующих инфраструктуру цифрового влияния, входят партийно-государственные структуры (например, CAC) и ведущие национальные корпорации, такие как Huawei и ZTE. Их основные стратегии предполагают как манипулирование информацией, так и формирование технического сотрудничества, с учётом локальных потребностей. Элиты стран Индо-Тихоокеанского региона по разным причинам поддерживают этот проект, видя в нём как возможность технологического прогресса, так и удобный инструмент политического контроля, аналогичный китайской модели.

ФН: Ваш доклад фокусируется на Индонезии, Пакистане и Вьетнаме. Почему эти страны стали самым подходящим вариантом для успешного внедрения Китаем своей модели кибербезопасности? Есть ли в этих трёх странах сопротивление со стороны гражданского общества или других субъектов?

Liu I-Chen (LIC): In Indonesia’s case, its persistent governance gaps — particularly within resource-constrained institutions such as the National Cyber and Crypto Agency (BSSN) and the Ministry of Communication and Information Technology (Kominfo) — have contributed to an underdeveloped cybersecurity landscape, creating entry points for China's influence. A 2017 Memorandum of Understanding between BSSN and CNCERT/CC explicitly emphasized the principle of “cyber sovereignty” and initiated a series of joint training and capacity-building programs. These initiatives played a key role in normalizing China-aligned cybersecurity practices, embedding surveillance-enabling technologies and regulatory frameworks into Indonesia’s digital governance ecosystem.

Pakistan shows as a key testing ground under the China–Pakistan Economic Corridor (CPEC). Partnerships with firms like Huawei and ZTE have created deep infrastructural dependencies. The Prevention of Electronic Crimes Act (PECA) also reflects core elements of the China’s 2017 Cybersecurity Law — enabling censorship, surveillance, and data localization while restricting dissent. Pakistan’s implementation of a national Web Management System, inspired by China’s Great Firewall, also signals a shift toward centralized internet control, which risks internet fragmentation.

Vietnam’s 2018 Cybersecurity Law closely mirrors China's 2017 law, it shows how legal frameworks can draw explicitly from Chinese legal and policy models. Vietnam adopted key provisions such as data localization, real-name registration, and expansive content control under the banner of “cyber sovereignty.” Bilateral exchanges and internal party discourse influence this process in which the law redefines cybersecurity as regime security, targeting dissent and consolidating state control. Subsequent decrees further entrenched this alignment by granting sweeping surveillance powers and compelling platform compliance — demonstrating how Vietnam has institutionalized China's authoritarian digital governance framework.

Across all three cases, cybersecurity has been reframed as regime security, legitimizing repression under the banner of sovereignty.

Лю И-Чен (ЛИЧ): Возьмём Индонезию. Из-за очевидных пробелов в управлении — особенно в учреждениях с ограниченными ресурсами, как Национальное агентство по кибербезопасности и криптографии (BSSN [анг]) и Министерство связи и информационных технологий (Kominfo) — ландшафт кибербезопасности плохо развит, что открыло свободный путь для  китайского влияния. Меморандум о взаимопонимании 2017 года между BSSN и CNCERT/CC явно подчеркнул принцип «киберсуверенитета» и инициировал серию совместных программ обучения и наращивания потенциала. Эти инициативы сыграли ключевую роль в нормализации практик кибербезопасности, согласованных с Китаем. В экосистему цифрового управления Индонезии были встроены технологии, обеспечивающие наблюдение, и установлены нормативные рамки.

Пакистан стал основным испытательным полигоном в рамках Китайско-пакистанского экономического коридора (CPEC). Глубокая инфраструктурная зависимость сформировалась благодаря партнёрству с такими фирмами, как Huawei и ZTE. Закон о предотвращении электронных преступлений (PECA [анг]) дублирует основные элементы Закона о кибербезопасности Китая 2017 года: разрешена цензура, наблюдение и локализация данных, ограничивается инакомыслие. Внедрение Пакистаном национальной системы управления сайтами, вдохновленной «Великим брандмауэром» [анг] Китая, также сигнализирует о переходе к централизованному контролю над интернетом, что несёт риск фрагментации мировой сети.

Закон о кибербезопасности Вьетнама 2018 года [анг, pdf, 201 КБ] отражает закон Китая 2017 года. Это наглядная иллюстрация [анг] того, как правовые рамки могут явно базироваться на китайской законодательной и политической моделях. Под знаменем «киберсуверенитета» Вьетнам принял ключевые положения, такие как локализация данных, регистрация настоящего имени и расширенный контроль контента. На этот процесс влияют двусторонние обмены и внутрипартийный дискурс: закон переопределяет кибербезопасность как безопасность режима, преследуя инакомыслие и консолидируя государственный контроль. Последующие указы ещё больше закрепили эту модель, предоставляя широкие полномочия по наблюдению и жёсткие обязательные правила для платформ. Мы наблюдаем, как Вьетнам институционализировал авторитарную структуру цифрового управления Китая.

Во всех трёх случаях кибербезопасность переосмысливается как безопасность режима, легитимизируя репрессии под знаменем суверенитета.

ФН: Вы считаете, что Тайвань — это противоположная Китаю модель цифрового управления. Как Тайваню удалось разработать цифровое управление, ориентированное на права человека? Угрожает ли ему гибридная война Китая?

LIC: China has intensified its use of grey zone tactics, combining cyber operations with information and influence campaigns that promote unification narratives. According to Taiwan’s National Security Bureau, the Taiwanese government endured an average of 2.4 million cyberattacks per day in 2024 — double the 2023 figure of 1.2 million. Simultaneously, the V-Dem Institute ranks Taiwan as the most disinformation-targeted country globally.

Yet Taiwan represents a counter model to Beijing's authoritarian approach to cybersecurity governance: it promotes a participatory, multi-stakeholder model grounded in transparency, inclusion, and human rights. Cybersecurity is not framed as state domination but as a co-governance practice shaped by government, civil society, technologists, and the private sector. Public engagement platforms such as Join.gov.tw exemplify this approach that allows citizens to participate in debates on digital ID systems, data governance, and cybersecurity regulation. The government also has robust collaboration with the civic tech community, embedding grassroots expertise into digital governance.

However, Taiwan’s decentralized model also has its structural vulnerability. The decentralized governance model has led to coordination gaps and blurred lines of accountability across agencies. While Taiwan has robust cybersecurity actors, some of their mandates remain fragmented, and efforts to mainstream cybersecurity norms often lack sufficient political leadership from the Presidential Office and Executive Yuan [parliament]. At the international level, Taiwan will also need stronger presence at key norm-setting forums where the PRC actively promotes its cyber governance standards. The marginalization of Taiwan weakens Taiwan’s ability to defend rights-based approaches and amplifies Beijing’s normative influence.

Taiwan’s continued dilemma is that it must strengthen resilience against hybrid threats while resisting securitization that would undermine the very democratic principles it seeks to protect.

ЛИЧ: Китай усилил тактику давления в «серой зоне», сочетая кибератаки и кампании влияния, продвигающие идею объединения. По данным локального Бюро нацбезопасности, Тайвань в 2024 году ежедневно подвергался в среднем 2,4 миллионам атак — в два раза больше, чем годом ранее. При этом Институт V-Dem [анг] признал Тайвань страной, которая чаще других сталкивается с дезинформацией.

Тайвань представляет абсолютную полярную модель авторитарному подходу Пекина к управлению кибербезопасностью: страна продвигает идею многостороннего участия, основанную на прозрачности, инклюзивности и правах человека. Кибербезопасность рассматривается не как доминирование государства, а как практика совместного управления, сформированная правительством, гражданским обществом, технологами и частным сектором. Пример этого подхода — платформы общественного взаимодействия, такие как Join.gov.tw [кит],  позволяющие гражданам участвовать в дебатах по системам цифровой идентификации, управлению данными и регулированию кибербезопасности. Правительство также тесно сотрудничает с гражданским технологическим сообществом, внедряя низовой опыт в цифровое управление.

Однако у децентрализованной модели Тайваня есть и уязвимые места: пробелы в координации и размытые границы ответственности между ведомствами. Хотя в Тайване есть сильные игроки в сфере кибербезопасности, их полномочия часто фрагментированы, а внедрение единых норм кибербезопасности тормозится из-за недостаточной политической силы со стороны администрации президента и парламента. На международной арене Тайваню также не хватает влияния в ключевых организациях, где вырабатываются глобальные нормы киберуправления — в отличие от Китая, который активно продвигает собственную модель. Вытеснение Тайваня с международной сцены ослабляет его позицию в защите правозащитного подхода к цифровому управлению и усиливает влияние Пекина.

Вечная дилемма Тайваня заключается в том, что страна должна укреплять устойчивость к гибридным угрозам, одновременно сопротивляясь секьюритизации, которая подорвёт те самые демократические принципы, которые Тайвань пытается защищать.