Фотография Шамшада Абдуллаева из архива Айбарши Боджиевой. Используется с разрешения

23 октября 2024 года скончался Шамшад Абдуллаев, один из важнейших современных русскоязычных поэтов, основатель так называемой «Ферганской школы поэзии» (хотя «поэтической школы» фактически не существовало, было объединение единомышленников. Термин «Ферганская школа поэзии» придуман в Москве). В день смерти некрологи в память поэта появлялись [анг] по всему миру, а о кончине писали ключевые русскоязычные СМИ, посвящённые как культуре, так и другим мировым темам.

Тому, кто не знает русского языка и не читает современную русскоязычную поэзию, может быть непонятно, почему вся постсоветская культурная элита скорбела по уроженцу Ферганы, города в восточной части Узбекистана, расположенного на окраине Средней Азии. Чтобы понять это, необходимо понять, почему современная русскоязычная литература до сих пор активно создаётся теми, кто живёт далеко за пределами России.

Ключевым термином в этом дискурсе можно назвать русофонию [анг], что схоже с франкофонией. Это попытка найти общий культурный знаменатель среди жителей постсоветских стран, которые до сих пор говорят на русском языке в дополнение к родным языкам. Хотя некоторые граждане, в том числе деятели культуры постсоветских стран, воспринимают русский как язык оккупантов (Грузия) или язык врагов (Украина), для многих он стал тем же, чем английский для Индии или испанский для Латинской Америки: языком общения и литературы.

Однако, говоря о сохранении русского языка, многие исследователи делают акцент не на русофонии, а на деколонизации [pdf, 662 КБ]. Нередко авторы нерусского происхождения играли в литературном процессе не меньшую роль, чем этнические русские. Пример Абдуллаева тому яркое подтверждение.

Родившись в советской Фергане в 1957 году, Шамшад Абдуллаев прекрасно говорил на родном узбекском языке и понимал уйгурский, но писал исключительно на русском. Его работы настолько органичны, что казалось, будто русский язык попал в Россию случайно, а истинной его родиной был город Абдуллаева.

Во многом это обусловлено не столько литературными, сколько историческими и социальными причинами. Узбекистан стал домом для многих репрессированных и депортированных народов, поэтому даже в узбекской глуши можно было встретить турок-месхетинцев из Грузии и крымских татар из Бахчисарая, а на улицах небольших городов появилось много великих умов. Но дело было не только в этом.

Дело в том, что Абдуллаев, находясь в среднеазиатском захолустье, благодаря воле, таланту и подпольной неподцензурной литературе, издававшейся в Советском Союзе и за рубежом, смог преодолеть инертность и косность царящей повсюду советской цензуры и азиатского культурного трайбализма и создал одну из важнейших современных русскоязычных поэтик.

Фотография Ильи Кукулина, сделана Лели Собениной. Используется с разрешения

Global Voices взяли письменное интервью у Ильи Кукулина [анг], русского литературного критика и приглашённого лектора Стэнфордского университета, о значении наследия Шамшада Абдуллаева для всех русскоговорящих. Интервью отредактировано для ясности и краткости.

Рамиль Ниязов-Адылджан (РНА): В чём значение поэзии Шамшада Абдуллаева?

Илья Кукулин (ИК): Наверное, для людей из разных регионов и культур значимость Абдуллаева была – и, возможно, останется – разной. А вспоминали его люди по всему миру потому, что его поэзия позволяет установить связь между разными режимами мышления и существования современного человека.

Для кого-то Абдуллаев — человек, который сделал кишлаки Ферганской долины и окраины Ферганы, шире — вообще центрально-азиатский опыт повседневной жизни частью мирового культурного космоса.

Для кого-то – пример удивительного синтеза культур: в его картинах Ферганской долины всегда присутствует память о Европе и о «большой» истории.

Для кого-то Абдуллаев — человек, который сделал поэзию на русском языке способом и пространством для медитации, для замедления времени, для рассматривания предметов и повседневных событий с очень большой бережностью и пристальностью. Тут уже не так важно, где находятся описываемые им пустыри или дома из глинобитных кирпичей: пейзажи в его поэзии всегда очень конкретны, но становятся метафорами существования вдалеке от центров власти, от больших промышленных комбинатов, даже от потогонных хлопковых полей советского Узбекистана.

Самим фактом своего письма Абдуллаев упрямо настаивал, что в мире есть другие типы опыта, чем связанные с прямым действием политических и экономических процессов на человеческое сознание. И этим он изменял — и, я думаю, будет изменять в дальнейшем — воображение своих читателей.

Описываемая им реальность — не слишком идиллическая, она очень бедная, но то, как Абдуллаев её показывал, позволяет читателю почувствовать себя более свободным, чем прежде. Я думаю, что самое важное из того, что показывал Абдуллаев — это опыт свободы. И ещё важнее, что он не вспоминал какую-то прошлую свободу, а создавал её здесь и сейчас, с помощью своих медитативных пейзажей.

РНА: Как получилось, что узбек с окраин Советского Союза стал одним из важнейших постсоветских русскоязычных поэтов?

ИК: Прежде всего, я не знаю, насколько точно можно называть Шамшада Абдуллаева просто «узбеком». Он жил в Узбекистане и был гражданином этой страны, но, насколько я понимаю, в его жилах текла и таджикская кровь. И это неудивительно — он был родом из Ферганы, а Ферганская долина на протяжении многих веков была местом межкультурных и межэтнических контактов. Сам Абдуллаев рассказывал, что на него в юности оказало большое влияние общение с интеллигентами из европейской части СССР, оказавшимися в Фергане в ссылке.

Я думаю, что самое важное слово в Вашем вопросе — «окраина». Абдуллаев важен именно потому, что он — окраинный! Как и некоторые другие современные русскоязычные поэты, он воплощал в своём творчестве идею критической окраинности и критической пограничности. Его стихи, проза, эссеистика позволяют увидеть конструкт централизованной, «москвоцентричной» русской культуры словно бы со стороны.

На протяжении всей своей творческой эволюции Абдуллаев показывал, что самое интересное можно увидеть не в центре, а вдалеке от него — где, на первый взгляд, словно бы ничего не происходит. На самом деле именно там возможны, по его выражению, «кишлачные эпифании». Комната с остановившимся воздухом может оказаться тайно связанной с совершенно другими локусами мира — напрямую, помимо метафорической «Москвы» как неизбежного культурного хаба.

Такой «окраинный» взгляд оказался невероятно продуктивным и действенным потому, что Абдуллаев очень глубоко понял и переосмыслил эстетику неофициальной русской литературы 1970-х и позднего модернизма, в частности — латиноамериканских магических реалистов и итальянских режиссеров-новаторов, таких, как Микеланджело Антониони — и, вероятно, узбекских модернистов, которые погибли в 1930-е годы.

Неофициальная русская культура тоже была децентрализованной, потому что она  сопротивлялась советской централизации. Как говорит издатель Дмитрий Кузьмин, в неподцензурной литературе ценилось не только объединение в группы, но и — в лучших ее образцах — различие внутри группы, возможность равноправной реализации разных эстетических идей.

РНА: В западном дискурсе есть такие понятия, как франкоязычная и англоязычная литература, но русскоязычного эквивалента нет, хотя это явление, как видно из поэзии Абдуллаева и её признания, существует. Почему?

ИК: Такое понятие уже есть — во всяком случае, в англоязычной гуманитаристике. Оно появилось совсем недавно, но уже очень быстро распространяется. До недавнего времени такого понятия не было потому, что русскоязычная культура казалась намного более централизованной, чем англоязычная или франкоязычная. Именно казалась, а не была.

В советское время любая культурная деятельность должна была быть максимально централизованной, быть по возможности проверенной и признанной в Москве или в столицах «союзных» и «автономных» республик. Одновременно с этим подспудно развивались варианты децентрализованной русскоязычной культуры. Среди первых её версий были ферганская и рижская поэтические школы, автономные версии русскоязычной литературы в Украине, позже получила развитие автономная русскоязычная – или руссофонная – литература Казахстана и Эстонии.

В СССР централизованная культура была в очень большой степени связана с централизованной властью, а децентрализаторские тенденции всегда предполагали имплицитное нежелание принимать такую организацию власти как неизбежность. Не «сепаратизм», но деконструкцию самой идеи централизации культуры. Сегодня такую деконструкцию осуществляют не только авторы Казахстана, Латвии или Эстонии — но и авторы-эмигранты в Европе или в Америке. Они тоже чаще всего не хотят соглашаться с теми нормами культурной жизни и с той централизацией культуры, которая вновь восторжествовала в Москве.

Абдуллаев был одним из пионеров такой децентрализации, но важно, что он ставил перед собой не политические, а культурные и антропологические задачи: создать новое видение и новую систему связей в культуре. Самое замечательное, что ему это удалось. Наша задача теперь — понять сделанное Абдуллаевым и удерживать себя в диалоге с его произведениями.

Ниже — отрывок из одного из стихотворений Абдуллаева «Род».

Песня пересмешника таит вкус чёрной черешни,
особенно здесь, во дворе
отца и матери, где вопрос и ответ
впервые слышны вместе, –
свежесть на исходе столетия исчезающего захолустья, когда
последний этап любого микрокосма похож на долгую рань…