Иллюстрация: Minority Africa, используется с разрешения

[Все ссылки в тексте — на английском языке, если не указано иное.]

Эта история написана Патрисией Намутеби и опубликована Minority Africa 16 ноября 2024 года. Отредактированная версия материала предлагается ниже в рамках соглашения о совместном использовании контента. Все имена изменены, чтобы защитить героев статьи.

Джейн Фрэнсис никогда не знала своего отца. В 15 лет вместе с мамой они отправились в город, чтобы отдохнуть. Там они встретили одну из подруг матери, которая воскликнула: «Ого, как вы похожи!».

«Это моя сестра», — ответила мать.

«Моё сердце сжалось, — вспоминает Фрэнсис. — Позже мама попросила меня принять это, потому что не могла объяснить людям, что я её ребенок».

Это сильно огорчило Фрэнсис, но она не стала требовать от матери, единственного члена их маленькой семьи, ответов. Только когда девушке исполнилось 17 лет, мать раскрыла правду о её зачатии: это случилось в результате изнасилования в общежитии. Мать Фрэнсис подозревала, что преступником был мужчина, снимавший комнату по соседству, но он всегда это отрицал. Матери Фрэнсис тогда было 18 лет.

«Моя мама надеется, что однажды она добьётся его ареста и сделает анализ ДНК, — рассказывает Фрэнсис. — Она всё ещё живёт в стадии отрицания».

Изнасилование — одно из самых распространённых преступлений в Африке. В недавнем исследовании Equality Now перечислено несколько проблем, с которыми сталкиваются жертвы в поисках справедливости: нечёткие правовые формулировки, слабое исполнение законов, социальные мифы об изнасиловании и обвинение жертв. Из-за вышеперечисленного многие дела не доходят до суда, и ещё меньше случаев заканчиваются обвинительными приговорами, что позволяет большинству преступников избегать наказания. Жертвы остаются уязвимыми, лишёнными как права на справедливость, так и критически важных услуг поддержки.

С того момента, как Фрэнсис узнала всю историю, она стала терзаться вопросами идентичности: «Я не знаю своего отца и не знаю свой клан».

I do not feel a sense of belonging. My mother says that according to our culture, it is shameful to have a child without a clan. I have to always live in disguise as her sister, she added.

«У меня нет чувства принадлежности. Моя мать говорит, что в нашей культуре стыдно иметь ребенка вне клана. Мне приходится всегда жить под маской её сестры», — добавила девушка.

Она вспоминает случай в школе, когда ее спросили о фамилии и имени, которое происходит от клана:

Whenever I mention my name, I become a laughing stock as comments rise on how I have no clan. Why can’t I have my own name as I don’t belong to any clan or family?

Всякий раз, когда я упоминаю своё имя, то становлюсь объектом насмешек, поскольку многие комментируют, что у меня нет клана. Почему у меня не может быть собственного имени, если я не принадлежу ни к какому клану или семье?

Необходимость знать историю собственного происхождения в этой восточноафриканской стране важна как никогда. Во многих угандийских культурах фамилии патриархальны и отражают родословную отца, этническую, клановую и семейную идентичность. У каждой этнической группы есть собственные традиции именования, а фамилии могут обозначать родословную, происхождение и социальный статус, что имеет решающее значение для социальной организации и отношений.

Фамилии также играют решающую роль в юридической идентификации, которая необходима для таких документов, как свидетельства о рождении, национальные удостоверения личности и право собственности на землю.

Фрэнсис часто мечтала покинуть страну в поисках лучших возможностей, надеясь начать все заново и создать собственную семью.

Years ago, when I tried to apply for a passport at the passport office here in Uganda, my mother was told to go and get the details of my father, even if she confessed that she did not know where he was.

Много лет назад, когда я пыталась подать заявление на получение документов в паспортном столе здесь, в Уганде, моей матери сказали пойти и получить данные моего отца, хотя она заявила, что не знает, где он находится.

Это требование меняется; сейчас людям не нужно предоставлять информацию об отце, если таковая недоступна. С созданием Национального органа по идентификации и регистрации (NIRA) в 2015 году, государственного органа, который управляет Национальным идентификационным реестром Уганды, система стала более автоматизированной и инклюзивной.

Майкл Муганга, специалист по связям с общественностью в NIRA, объясняет, что дети, рождённые в результате изнасилования или нежелательной беременности, классифицируются как найдёныши: «В NIRA мы признаём найдёнышей и уважаем имена, с которыми они себя идентифицируют». Термин «найдёныш» подразумевает брошенного ребёнка и используется в официальных документах, связанных с опекой, усыновлением или гражданством детей, когда личность родителей неизвестна или они отказались от своих прав.

Муганга советует заявителям внимательно изучить форму идентификации: там есть раздел, где можно указать «отец неизвестен»: «Любая жертва изнасилования или нежелательной беременности должна поставить галочку в этом поле».

Однако при изучении формы было обнаружено, что, хотя возможность выбрать «отец неизвестен» действительно есть, что позволяет заполнить форму, нет такой возможности для «мать неизвестна», что лишает сирот или детей, оставшихся без матери, единственного пути к документам.

Более того, те, кто проходил очные собеседования в NIRA, рассказывают о другом опыте. При заполнении заявления на паспорт онлайн заявители должны предоставить подробные данные о родителях, такие как клан, девичья фамилия матери и информация о месте рождения родителей, включая деревню, округ и субокруг.

Кроме того, чтобы подтвердить гражданство Уганды, надо прийти на физическое собеседование. Там, помимо фотографирования и снятия отпечатков пальцев, заявителям также задают дополнительные вопросы, в том числе связанные с их родным языком. Если заявитель с трудом говорит на нём свободно или указывает, что не говорит по каким-либо причинам, то чиновники могут потребовать привести родственника для подтверждения их личности.

По словам Муганги, для упрощения оформления официальных документов детям неизвестного происхождения, организациям следует предоставлять дополнительные материалы, включая полицейские отчёты, при идентификации подкидышей.

Стелла Анам, директор War Victims and Children Networking (WVCN) в Северной Уганде, основала организацию, чтобы помочь переселить женщин и детей, пострадавших от конфликта с Господней армией сопротивления [рус], повстанческого движения против правительства Уганды. По оценкам ООН, этот конфликт привёл к перемещению более миллиона человек, в том числе сотен тысяч детей, к более чем 100 000 смертей и сиротству. WVCN помогает детям, многие из которых не могут отследить отцовство, с регистрацией и получением документов, удостоверяющих личность.

Одной из проблем, с которой сталкивается организация, — это то, что, несмотря на подачу необходимых документов, должностные лица NIRA всё ещё интересуются у детей личностью и кланами их отцов. Анам отмечает, что, хотя после встречи в 2023 году с некоторыми должностными лицами NIRA ситуация несколько улучшилась, в целом проблема остаётся нерешённой.

Асиро Сандра было четыре года, когда она узнала, что родилась в Южном Судане, где её родители находились в плену у Господней армии сопротивления (LRA) во главе с Джозефом Кони [рус]. Годы спустя, когда она подала заявление на получение национального удостоверения личности, девушка не решилась предоставить данные своего отца.

«Я боялась упоминать его имя из-за его прошлого», — рассказывает она. Отец прошёл путь от заключённого до командира LRA. В 2004 году семья девушки была освобождена и поселилась в городе Гулу, на севере Уганды. Сегодня в документах Асиро указаны данные её отца, хотя она живёт в новом городе, где никто не знает его историю.

После возвращения домой пострадавшие, как Сандра, сталкиваются со стигмой, гендерным насилием и отторжением.

On top of that the victims, especially the children, still suffer trauma, and rejection by their clans leading to a major identity challenge, Anam adds.

Кроме того, жертвы, особенно дети, всё ещё страдают от травмы и отвержения со стороны своих кланов, что приводит к серьёзным проблемам с идентичностью, добавляет Анам.

Одна из участниц инициативы Анам поделилась своим опытом:

Even if I am a victim, I cannot talk about rape. It is a taboo here, I might even never get married because of that.

Даже если я жертва, я не могу говорить об изнасиловании. Здесь это табу, я, возможно, из-за этого даже никогда не выйду замуж.

Фрэнсис всё ещё пытается справиться с травмой из-за трагедии с её матерью. Девушка жаждет системы правосудия в Уганде, которая будет привлекать виновных к ответственности и поддерживать жертв, а не стыдить их.

Sometimes, when women report rape cases, they are instead accused of being promiscuous or somehow enabling the violence, which is far from the truth,” she says, her frustration evident.

«Порой, когда женщины сообщают об изнасиловании, их просто обвиняют в распущенности или в том, что они каким-то образом провоцируют насилие, что далеко от истины», — рассказывает девушка, и её страдание очевидно.

Мэри Накиранда, юрист из FIDA Uganda, объясняет, что для подкидышей нет специального закона, они приравниваются к любым другим детям: «Поскольку они появились на свет в результате изнасилования, семьи и общества должны принимать их такими, какие они есть». Она добавляет: «Если жертвы знают, кто насильник, они должны сообщить об этом в полицию или такие организации, как FIDA Uganda, которые могут провести ДНК-тесты для установления отцовства. Отцы будут вынуждены взять на себя ответственность, а также их можно будет судить за совершённое».

Фрэнсис, тем временем, держится на расстоянии от мужчин и признаётся: «Меня всё ещё преследует история моей мамы. Я не чувствую себя в безопасности рядом с мужчинами. Мой самый большой страх — иметь детей. Я беспокоюсь о том, какой будет их жизнь (с точки зрения идентичности)».