Хома Эбрахимпур в своей студии в северо-восточном городе Мешхед, Иран. Фотография предоставлена художницей

Хома Эбрахимпур [анг] — художница по керамике и скульптуре из Мешхеда (Иран), участница растущего движения художников, бросающих вызов культурным и политическим ограничениям страны на творческое самовыражение. Её работы [анг], в которых исследуется женское тело и затрагиваются общественные табу, получили новое дыхание в контексте движения [анг] «Женщина, жизнь, свобода».

Движение, возникшее после смерти Махсы Амини в сентябре 2022 года [анг], сильно повлияло на общественное восприятие прав женщин и социальных проблем, и это дало таким художникам, как Эбрахимпур, больше смелости обращаться к темам, которые всё ещё подвергаются жёсткой цензуре.

«Благодаря движению „Женщина, жизнь, свобода“ в обществе распространилось много информации, — поделилась Эбрагимпур с Global Voices. — Это похоже на пробуждение после летаргии. Многие табу разрушаются, и я сама обрела решимость продолжать работать и представлять своё искусство, даже если сейчас это в основном происходит в виртуальных пространствах».

Цифровая фотография, Хома Эбрахимпур, 20 x 30 см | 8 x 12 дюймов, 2021 год. Фотография предоставлена художницей

Движение оказало глубокое влияние на подход Эбрахимпур, побудив её открывать такие работы, которые она ранее скрыла бы, включая скульптуры и картины, исследующие женские формы. Её искусство, которое по-прежнему основано на темах тела, свободы и идентичности, — часть андеграундной или альтернативной арт-сцены в Иране, где многие художники продолжают творить, несмотря на ограничения.

Творчество Эбрахимпур — это вызов общественным границам, которые заставляют скрывать женские изображения, это создание визуального языка сопротивления и переопределение возможностей художественной свободы в Иране.

В интервью с Global Voices Хома поговорила о трудностях, с которыми приходится сталкиваться художнику в Иране, о цензуре и ограничениях, налагаемых социально-политической средой страны на художественное самовыражение.

Ниже приведены отрывки из интервью:

Омид Мемариан (ОМ): Как среди прочих форм искусства вы избрали керамику и скульптуру?

Homa Ebrahimpour (HE): I came to ceramics quite late, perhaps at the right time. Since childhood, I used to paint, and later I started photography. At 31, I accidentally found myself in a traditional ceramics workshop. The direct connection I felt with what I was creating, without the mediation of paint or tools, appealed to me. And the peace I felt after finishing each piece was unique. More recently, I’ve realized that the sense of God-like creation I experience when making sculptures is what makes it so enjoyable for me.

Хома Эбрахимпур (ХЭ): Я пришла к керамике довольно поздно, но, возможно, в нужное время. С детства я рисовала, позже начала фотографировать. В 31 год я случайно оказалась в традиционной керамической мастерской. Меня привлекло ощущение непосредственной связи с тем, что я создавала, без посредничества краски или инструментов. И умиротворение, которое появлялось, когда я заканчивала каждую работу. Это было уникально. Совсем недавно я поняла, что чувство богоподобного творения, которое я испытываю при создании скульптур, делает это занятие таким приятным.

Керамическая скульптура, Хома Эбрахимпур, 22 x 20 x 14 см (8,7 x 7,9 x 5,5 дюйма), 2021 год. Фотография предоставлена художницей

ОМ: Насколько среда, в которой вы живёте, повлияла на выбор вами средства выражения эмоций и мыслей, учитывая ограничения свободы выражения, особенно для женщин, в социально-политическом пространстве Ирана?

HE: Mashhad is a religious city. We don't have a cultural space or an art movement. In fact, there is no place where you can see sculptures or paintings. If there is a museum, it only displays religious works. I even started ceramics in a workshop that only made pigeons and religious symbols, which didn’t influence my perspective or choices. In such an environment, which is incomparable to anywhere else in Iran where artists either move to Tehran or emigrate, I create sculptures of the human body, even more forbidden — the female body. I can't exhibit, display, or even sell them.

ХЭ: Мешхед — религиозный город. У нас нет культурного пространства или художественного движения. Фактически, нет места, где можно увидеть скульптуры или картины. Если существует музей, то он демонстрирует только религиозные работы. Я сама начала заниматься керамикой в ​​мастерской, где делали только голубей и религиозные символы, что не повлияло на мою точку зрения или выбор. В такой среде в Иране, которую невозможно ни с чем сравнить, где художники либо переезжают в Тегеран, либо эмигрируют, я создаю скульптуры человеческого тела, и что ещё более запретно — женского тела. Я не могу их выставлять, демонстрировать или даже продавать.

ОМ: Как вопрос цензуры или самоцензуры влияет на ваши ежедневные решения о том, чтобы создать новое или отказаться от работы?

HE: When you're born and raised in a society where censorship is an inseparable part of your life — in culture, family, government, and society — you're expected to censor who you really are, your desires, emotions, thoughts, and even your body, to fit their expectations. It’s challenging for my generation to free ourselves from this system entirely. I think the fear that has always accompanied us and has been instilled in us is still with us. We are still afraid.

However, it’s very different for the new generation. They live their own lives and absolutely refuse to succumb to censorship or coercion. It’s this generation that demands change and doesn’t bow to the government.

ХЭ: Когда вы рождаетесь и воспитываетесь в обществе, где цензура является неотъемлемой частью жизни — в культуре, семье, правительстве и обществе — от вас ожидают цензуры того, кем вы являетесь, ваших желаний, эмоций, мыслей и даже вашего тела, чтобы соответствовать официальным ожиданиям. Моему поколению сложно полностью освободиться от этой системы. Я думаю, что этот страх, привитый нам и повсюду нас сопровождающий, по-прежнему с нами. Мы всё ещё боимся.

Однако для нового поколения всё иначе. Они живут своей жизнью и категорически отказываются поддаваться цензуре или принуждению. Именно это поколение требует перемен и не склоняется перед правительством.

Керамическая скульптура, Хома Эбрахимпур, 45 x 20 x 25 см (17,7 x 11 x 8,7 дюймов), 2023 год. Фотография предоставлена художницей

ОМ: Существуют ли определённые жанры, в которых вы не можете работать? Если вы займетесь ими, то поставите под угрозу свою карьеру художницы?

HE: Depicting the female body, especially in the nude form as I do in my works, is itself the endpoint for my artistic path and the biggest challenge. But I continue to do it, not thinking too much about the future of my career.

Another issue is addressing the problems and limitations of women or, generally, any civil matters in society. That’s automatically labeled as political, and in the current situation, it comes with a lot of consequences unless you work as an anonymous artist.

ХЭ: Изображение женского тела, особенно в обнажённом виде, как я делаю в своих работах, само по себе — конечная точка моего творческого пути и самый большой вызов. Но я продолжаю это делать, не слишком задумываясь о карьерном будущем.

Другой вопрос — это решение проблем и ограничений женщин или, в целом, любых гражданских вопросов в обществе. Это автоматически помечается как политика, и в нынешней ситуации влечёт за собой множество последствий, если только вы не работаете анонимно.

Керамическая скульптура, Хома Эбрахимпур, 32 x 15 x 12 см (12,6 x 5,9 x 4,7 дюйма), 2024. Фотография предоставлена художницей

ОМ: Когда в ваших работах впервые проявился интерес к исследованию сложностей человеческого тела, особенно женского, и как на это отреагировала публика?

HE: My curiosity started in childhood. I had a sketchbook in which I drew nude images. After my family's concerns, I realized these subjects were forbidden, and they remained dormant for a long time.

Later, in photography, I was drawn to it again. I did nude photography in the studio where I worked, but because I didn’t have a permit, the studio's equipment was confiscated. I was lucky that my photos weren’t taken in the system they seized, but my friend ended up with a serious legal case, which made me abandon the idea.

It wasn’t until 2019 that I resumed the work. The reactions were harsh and disheartening. Besides the government, the public viewed nudes as porn. In Iran, when a woman works with nude art, it has every meaning but art. For example, I had paintings on my room’s walls, and an electrician who had been coming to our house for a long time, upon seeing them, felt entitled to harass me, thinking that since I painted nudes, I must be seeking open relationships, anywhere and anytime! Or, when I posted on social media, I received sexual requests!

ХЭ: Меня это интересовало с детства. У меня был альбом для рисования, где я рисовала обнажённые фигуры. Но когда семья забеспокоилась, я поняла, что эти темы запрещены. На долгое время я от них отказалась.

Позже, в фотографии, я снова этим увлеклась — снимала обнажённых людей в студии, где работала, но поскольку у меня не было разрешения, то оборудование студии конфисковали. Мне повезло, что мои фотографии делались не в той системе, которую изъяли, а вот мой друг оказался в серьёзном судебном разбирательстве, что заставило меня отказаться от этих идей.

Только в 2019 году я возобновила работу. Реакция была резкой и обескураживающей. Не только правительство, но общественность считала обнажённые изображения порнографией. В Иране, когда женщина работает с обнажённым искусством, под этим подразумевается что угодно, но только не искусство. Например, у меня на стенах комнаты висели картины, и электрик, который как-то пришёл и увидел их, счёл возможным приставать ко мне. Решил, что если я занимаюсь ню, то, должно быть, ищу открытых отношений, где угодно и когда угодно! Или, когда я постила в социальных сетях, то получала сексуальные предложения!

Керамическая скульптура, Хома Эбрахимпур, 15 x 15 x 25 см (6 x 6 x 10 дюймов), 2021 г. Фотография предоставлена художницей

ОМ: Учитывая ограничения на изображение наготы, религию, политику, женщин, — становимся ли мы свидетелями развития андеграундной или альтернативной арт-сцены в Иране?

HE: I can give you an example. There was a time when music in Mashhad faced similar conditions. Singing and playing music in public was considered a crime. Some musicians in Mashhad created an underground space called “The Dungeon,” where they performed, even sold tickets, and held concerts. Out of this space came figures like Mohsen Namjoo, Abdolreza Behrouzfar, Navid Arbabi, and others. I think this unintended underground art movement will happen for every artistic spectrum, and eventually, the art will emerge from within to the outside.

ХЭ: Могу привести пример. Было время, когда музыка в Мешхеде оказалась в подобной ситуации: петь и играть на музыкальных инструментах публично считалось преступлением. Некоторые музыканты в Мешхеде создали андеграундное пространство под названием «Подземелье», где они выступали, продавали билеты и даже проводили концерты. Из этого пространства вышли такие личности, как Мохсен Намджу [анг], Абдолреза Бехрузфар, Навид Арбаби [перс] и другие. Я думаю, что это непреднамеренное андеграундное арт-движение произойдёт в каждом художественном спектре, и в конечном итоге искусство выльется наружу.

ОМ: Как основные экономические проблемы в Иране, особенно инфляция, нехватка ресурсов и экономическая несправедливость, повлияли на рынок искусства?

HE: For me, economic and livelihood concerns overshadow my ability to focus on art. Art isn’t my top priority, and the same is true for many around me unless they have family support or multiple jobs. In Tehran, some high-priced sales and successful artists exist, but this doesn’t reflect the broader Iranian art market. The scarcity of galleries outside Tehran, the challenges for emerging artists, and financial insecurity have led to widespread discouragement, causing some to reconsider their artistic pursuits.

ХЭ: Экономические и жизненные проблемы действительно мешают мне сосредоточиться на искусстве. Искусство не приоритет, и то же самое касается многих вокруг меня, если у них нет поддержки семьи или нескольких работ. В Тегеране совершаются успешные сделки, есть обеспеченные художники, но это не отражает более широкий иранский рынок искусства. Нехватка галерей за пределами Тегерана, проблемы начинающих художников и финансовая нестабильность привели к всеобщему разочарованию, заставив некоторых пересмотреть свои художественные устремления.

Керамическая скульптура, Хома Эбрахимпур, 33 x 12 x 13 см (13 x 4,7 x 5,1 дюйма), 2021 г. Фотография предоставлена художницей