Фотографии Миланы Назир принадлежат журналу «Холод» [1], используются с разрешения
«Холод [1]» — независимое российское издание [2], основанное в 2019 году журналисткой Таисией Бекбулатовой, которая была объявлена российским правительством иностранным агентом [3] в 2021 году, а в 2002 году включена в список 100 самых влиятельных женщин [4] [анг] по версии «Би-би-си».
Журнал «Холод [5]» попросил Милану Назир, узбечку, выросшую в России, рассказать о ксенофобии и буллинге, с которыми она столкнулась в России из-за этнической принадлежности. Милана Назир учится на экономическом факультете МГУ. Ей 20 лет, 15 из них она живет в России. С раннего детства Назир сталкивалась с различными формами дискриминации со стороны русских в своём окружении.
Ниже приводится сокращённое эссе Назир, которое публикуется на Global Voices с разрешения журнала «Холод [2]».
Весной я поделилась в Instagram ссылкой на текст «Холода» [6] о том, как в России живут национальные меньшинства. После этого друг мне написал, что «ксенофобии в России не существует, а неуважительно здесь относятся [7] [анг] только к народам Северного Кавказа [8], которые слишком много себе позволяют». Я очень долго пыталась его переубедить: аккуратно, не навязывая своё мнение, — но в итоге мы ни к чему не пришли. Меня очень сильно расстроило, что даже мои друзья не понимают масштаба проблемы.
На нашу семью всегда косо смотрели
Я узбечка [9] [анг] и на какую-то часть кыргызка. Родилась в Кыргызстане [10] и жила там до пяти лет. Потом мама увезла нас вместе с сестрой и братом в Россию: в Кыргызстане мы жили в деревне с отцом, и он постоянно избивал маму. Один раз мама и сестра начали молиться, и в этот момент домой пришел пьяный отец. Его что-то выбесило — он подошел сзади и вылил на них ведро ледяной воды. Мама всегда хотела достичь чего-то большего, чем жизнь в деревне с отцом. Плюс уровень образования и жизни в Кыргызстане ниже, чем в России.
В первом–втором классе я не чувствовала особого отношения к себе. Но потом, когда я пошла в третий класс, мы переехали в Казань [11]. Мне было тяжело общаться с одноклассниками. Например, девочки говорили, что не обнимаются со мной, потому что я грязная и воняю. Кричали мне вслед «Аллах Акбар», причем это делали ребята татары [12]. Я знала, что у них в семье исповедуют ислам, и почему они так делали в мою сторону, было непонятно.
Читайте также: «Холод» — журнал историй, пробирающих до глубины души, из отдалённых регионов России [13]
Как-то раз мы стояли в очереди в столовую. Ко мне подошла девочка и, ничего не спросив, просто начала тереть меня. Я думала, что она решила подержаться за руки, и спросила, что она делает. А она ответила, что проверяла, грязная я или нет. После этого у меня возникло ощущение, что я действительно грязная и плохо моюсь. Тогда я могла мыться по три-четыре раза в день: мне казалось, что надо смыть с себя эту грязь. Один раз я нашла в ванной «Белизну» и хотела себя ею отбелить. Но, слава богу, мама пришла домой в этот момент — и очень сильно меня за это отругала.
Помню, что в автобусе на нашу семью всегда косо смотрели. Мама рассказывала уже потом, в моём осознанном возрасте, как люди чуть ли не в глаза ей говорили, что боятся, что она может у них что-то украсть. При этом мама у меня очень образованная женщина. Единственное, что она могла — это выйти из автобуса или отсесть куда-то подальше, чтобы просто не чувствовать этих взглядов. Она никогда не шла на прямую конфронтацию и понимала, что в России она — чужая.
После этого всего, всё ещё в начальной школе, я решила спросить у одноклассников напрямую, почему они со мной не разговаривают. Тогда я не понимала, что национальность может препятствовать общению. Мне сказали, что не общаются со мной из-за того, что я просто выгляжу не так, что у меня кожа смуглая и у них ощущение, что я не моюсь. После этого я закрылась и не заводила друзей.
В то время мама дала мне очень странный совет. Она сказала, что мне надо хорошо учиться, чтобы ребята у меня списывали и у них был стимул со мной подружиться. Но ничего про то, что со мной можно дружить, даже несмотря на мой цвет кожи и внешность, она не говорила.
Если ты сам про себя пошутишь, то люди больше так говорить не будут
После ситуации с «Белизной» мама всё же, видимо, поняла, что всё очень серьёзно, и мы с ней стали много разговаривать про узбекскую культуру. Тогда я презирала всё узбекское, думала, что, если меня не принимают, это что-то плохое. Мама всеми силами старалась объяснить, что нужно принять свою национальную идентичность и что в том, что я отличаюсь, нет ничего страшного. После разговоров с мамой я стала увереннее.
В седьмом классе у меня появились первые подруги. Мне кажется, что примерно в этом возрасте я научилась отражать неприятные шутки. Если ты сам про себя пошутишь, то люди больше так говорить не будут — юмор стал моим защитным механизмом.
Но всё равно я продолжала сталкиваться с ксенофобией. Например, в Казани учительница по русскому языку занижала мне оценки: она говорила напрямую, что не может нерусской девочке поставить пять, когда у всего русского класса четвёрки.
В восьмом классе я пыталась понять, почему у меня такая ненависть к себе: у меня была очень заниженная самооценка. Это касалось всего: внешности, характера. В итоге я пришла к выводу, что больше всего меня раздражает именно моя национальная идентичность. Я старалась найти ответ, почему я не могу в себе принять то, с чем родилась.
Я начала читать какие-то исследования на тему различия между национальностями. Находила статьи о том, как тяжело живётся национальным меньшинствам в России, и начала чувствовать, что я не одна. Для меня это было очень важно. Мне словно стало легче от того, что есть кто-то, кто тоже сталкивался с подобным. Начиная с этого момента, я окончательно перестала давать возможность людям надо мной смеяться.
В 11 классе учительница по мировой художественной культуре мне сказала, когда я постриглась очень коротко: «Милан, тебе, наверное, у нас очень жарко? Ты же с гор, у вас там другая температура». А на уроке, который был посвящен исламу, она всё занятие смотрела на меня и постоянно спрашивала, всё ли правильно написано, всё ли корректно. Ближе к концу занятия она очень долго меня упрашивала прочитать молитву на арабском языке. Я решила, что ничего страшного не произойдёт, если я прочитаю одну, но, когда я это сделала, учительница сказала: «Мусульмане пытаются всех завербовать в свою религию», — а также что я — яркий пример этому. Правда, большинство одноклассников подошли ко мне после занятия и сказали, что такое поведение учительницы отвратительно.
В прошлом году один из преподавателей в университете, я думаю, нарочно не хотел запоминать мое имя и постоянно называл меня Мадиной. Каждый раз я поправляла его, но это не помогало. Такое происходит постоянно.
Но в целом, когда я поступила в университет, ситуация стала гораздо лучше: у меня появились очень хорошие друзья и молодой человек — все русские, — которые меня поддерживают. Они уважительно относятся к моему опыту, интересуются моей культурой. Повлияло и то, что в конце 10 класса я попала в модельное агентство и на съёмках перестала ощущать себя какой-то неправильной в плане внешности.
Я хочу верить, что приняла свою национальную идентичность до конца. Я не уверена на 100 процентов, потому что в русской культуре неприязнь к другим народам как будто впитывается с молоком матери, а я была выращена в этой культуре. Хочу я этого или нет, но, наверное, во мне всё ещё осталась внутренняя ксенофобия, которую я пытаюсь искоренить.
За 15 лет я не смогла почувствовать себя своей ни в России, ни в Узбекистане. Недавно я летела в Москву из Ташкента. В какой-то момент я поняла, что мне некомфортно из-за того, что большая часть пассажиров — узбеки. Весь полет я пыталась понять, с чем это связано, и пришла к тому, что у человека, выросшего в России, нацменьшинства вызывают страх и какое-то презрение. Даже если посмотреть новости: когда преступление совершает русский человек, его национальность не указывается, а когда преступление совершает человек другой национальности, об этом обязательно говорится.
Конечно, все ситуации из детства на мне отразились негативно. Я чувствую себя неуверенно во всех сферах. Как будто мне нужно доказывать, что я — человек, не просто по факту существования, а подтверждать это интеллектом, образованием или ещё чем-то.
В последние месяцы стали чаще говорить о русофобии [14]. Её, как мне кажется, не существует, но русские очень остро воспринимают это явление. Когда начинаются такие разговоры, у меня возникает острое желание провести параллель и сказать: то, с чем сталкиваются они, — ничто по сравнению с тем, с чем сталкиваются национальные меньшинства в России.
Очевидно, опыт сравнивать нельзя и обесценивать тоже нельзя, но одно дело, когда тебя ущемляют на территории, где ты живёшь, другое дело — когда это происходит из какой-то другой страны и высказывания тебя напрямую не касаются. Я думаю, русские люди сейчас понемногу начинают понимать, что такое ксенофобия. Надеюсь, это поможет им стать более эмпатичными.