«„Третий мир“ и „развивающиеся страны“ — не та идентичность, которую мы выбрали для себя»

[Все ссылки в тексте — на английском языке, если не указано иное.]

Известный бангладешский фотожурналист, активист и писатель Шахидул Алам ^[3] начал анализировать политический ландшафт Бангладеш после освобождения республики в 1980-х годах ^[4] [рус], а в итоге стал активистом движения за социальную справедливость. Это движение в конечном итоге положило конец девятилетней диктатуре генерала Хуссейна Мухаммада Эршада ^[5] [рус]. Даже не выбираясь открыто на политическую арену, Шахидул Алам создал медиаэкосистему, которая постоянно требует подотчётности от правительства.

Алама арестовали в августе 2018 года ^[6] по обвинению в «подстрекательстве студентов продолжать движение ^[7] против правительства» и держали за решёткой более 100 дней, прежде чем выпустить под залог ^[8]. Он стал одним из людей года ^[9] в 2018 году по версии журнала Time.

Автор Global Voices Субхашиш Паниграхи взял у Алама интервью ^[10] во время саммита рассказчиков National Geographic в 2023 году, очного мероприятия в Вашингтоне, округ Колумбия.

Субхашиш Паниграхи (СП): Что вдохновило вас стать фотожурналистом и борцом за социальную справедливость?

Shahidul Alam (SA): Being from a middle-class home, I ended up in academia and was trained as an organic chemist in Britain, but I left that for photography and moved back to Dhaka. With a stint in fashion photography and corporate advertising, I soon got involved with the political movement ^[11] to bring down a powerful General.

Like many others, I was hopeful that my nation, which gained independence after a war of liberation, would become egalitarian for average citizens. Upon returning to Bangladesh, I was drawn into a social movement geared toward bringing down an autocratic and powerful military general. I began documenting this movement. That helped me look closely at sociopolitics to the role of the military and power elites and the lives of everyday people, especially Indigenous communities and their struggles. The General eventually fell, but I continued my journalism and activism.

In our political system, the way to get into politics has been through money and muscle. I did not want to go that way. Given the context, it wouldn't have allowed me to achieve what I managed to achieve. Therefore, I consciously created entities in different areas — media, education, and culture — actively intervening in politics. These institutions ensure politicians and the power elite cannot escape the inductions.

Шахидул Алам (ША): Будучи выходцем из семьи среднего класса, я попал в академию и получил образование химика-органика в Великобритании, но оставил это поприще ради фотографии и вернулся в Дакку. Поработав в фэшн-фотографии и корпоративной рекламе, я вскоре стал участником политического движения ^[11], направленного на свержение могущественного генерала.

Как и многие другие, я надеялся, что моя нация, получившая независимость после освободительной войны, обретёт равные права среди населения. Вернувшись в Бангладеш, я оказался втянутым в общественное движение, направленное на свержение авторитарного и могущественного военного генерала. Я начал анализировать это движение. Это помогло мне тщательно изучить социополитику, в частности, роль военных и властных элит, жизнь обычных людей, особенно коренных общин и их борьбу. Генерал в конце концов пал, но я продолжал свою журналистскую и активистскую деятельность.

В нашей системе путь в политику лежит через деньги и бицепсы. Я не хотел идти по этой дороге. Учитывая обстановку, это не позволило бы мне добиться того, чего мне удалось достичь теперь. Поэтому я сознательно работал в разных сферах — СМИ, образование, культура — активно вмешиваясь в политику. Эти институты гарантируют, что политиканы и правящая элита не смогут избежать влияния.

СП: Какую роль в вашей работе играют технологии?

SA: I took on photography when I started my career, recognising its tremendous power. My choice would have been on social media if I were starting today. As we struggled with exchanging information, we recognized that one way to fight back was to have the power of intervening tools. We didn't have an international telephone line, nor could we afford it. We found it very difficult to send pictures as we had no internet connectivity then. So, we decided to act independently instead of waiting for government support.

In 1994, we contacted ^[13] a Dutch organization, TOOL, which helped us set up an offline FidoNet ^[14] Network. It required very low-end technology. For instance, our server was a computer with a 16-bit Intel 80286 ^[15] microprocessor. Since we did not even have an international telephone line, colleagues at TOOL would ring us twice a day from Amsterdam. We developed an electronic postbox ^[16] (DrikTAP), and people in Bangladesh could dial into our server locally. We used cheap modems, and all those emails would be packaged in an electronic postbox. When TOOL would ring us, those emails would go to the Netherlands, get unpacked, sent to the internet and go across the world. Using a reverse process, we would receive emails from the rest of the world in our Dhaka server, which would then be distributed across individual computers nationwide. Setting up this system helped connect Bangladeshis with Latin America, Africa, and others in Asia.

We also set up electronic bulletin boards to disseminate and discuss social campaigns, human rights issues, health and other inaccessible information. We were able to do more things collectively. We set up an email club and taught people how to use email and browse using the Veronica ^[17] search engine, which used the Gopher ^[18] protocol. We had our own space on the internet, but it was costly — transferring a 1Mb file costing 350 USD. So, we taught people about file compressing and converting files into text files to save costs. We also set up a fax gateway so that people from rural Bangladesh could send messages to other parts of the world without internet connectivity or even an international subscriber dialling ^[19](ISD) line. The rural regions got connected with the main cities.

ША: Когда я начал строить карьеру, то занялся фотографией, осознав огромную её силу. Если бы я стартовал сегодня, то мой выбор пал на социальные сети. Пока мы пытались побороть проблему с обменом информацией, поняли, что один из способов дать отпор — это овладеть инструментами вмешательства. У нас не было международной телефонной линии, да и мы не могли себе её позволить. Было очень трудно отправлять фотографии, так как тогда у нас не было подключения к интернету. Поэтому мы решили действовать самостоятельно, не дожидаясь государственной поддержки.

В 1994 году мы связались ^[13] с голландской организацией TOOL, которая помогла нам создать автономную сеть «Фидонет ^[20]» [рус]. Это почти не требовало затрат на технологии. Например, наш сервер представлял собой компьютер с 16-битным микропроцессором Intel 80286 ^[21] [рус]. Поскольку у нас не было даже международной телефонной линии, коллеги из TOOL звонили нам дважды в день из Амстердама. Мы разработали электронный почтовый ящик ^[16] [pdf] (DrikTAP), люди в Бангладеш могли локально подключаться к нашему серверу. Мы использовали дешёвые модемы, и вся почта укладывалась в этот электронный почтовый ящик. Когда представители TOOL нам звонили, накопившиеся электронные письма отправлялись в Нидерланды, распаковывались, передавались в интернет и разлетались по всему миру. Обратный процесс позволял нам получить электронные письма со всего мира на наш сервер в Дакке, а затем распределить их по отдельным компьютерам по всей стране. Создание такой системы помогло связать бангладешцев с Латинской Америкой, Африкой и другими странами Азии.

Мы также открыли электронные доски объявлений для распространения и обсуждения социальных кампаний, вопросов прав человека, здоровья и иной недоступной информации. Мы смогли столько сделать вместе! Создали клуб электронной почты, чтобы научить людей ею пользоваться и просматривать веб-страницы с помощью поисковой системы Veronica ^[17], использующей протокол Gopher ^[22] [рус]. У нас было своё место в интернете, но оно обходилось дорого — передача файла размером 1 Мб стоила 350 американских долларов. Поэтому мы учили людей сжимать файлы и преобразовывать сообщения в текстовые файлы для экономии средств. Мы также установили виртуальный факс, чтобы люди из сельской местности Бангладеш могли отправлять сообщения в другие части мира без подключения к интернету или даже международной телефонной линии ^[19] (ISD). Так удалось связать сельские районы с ключевыми городами.

СП: Каким был интернет-опыт носителей языка бенгали, особенно тех, кто плохо говорил по-английски?

SA: Despite encouraging meaningful conversations, the electronic bulletin boards saw low participation. Only international NGOs and people fluent in English would participate. We didn't have the Bangla fonts to help with interface localization ^[23]. So, we started introducing Bangla transliteration, by writing Bangla using Roman letters. Suddenly, those who felt threatened earlier by English-only interfaces started participating — women and people from rural and marginalized backgrounds — turning those boards into a diverse space. It helped us realize how technology could be both enabling and limiting at the same time. Learning about these power structures inspired me to write the piece for Bytes for All titled ‘When a Modem Costs More Than a Cow ^[24],’ which it did in those days.

We still had no option for Bangla input online. Companies then started developing their proprietary input tools, creating more fonts and input tools. But input systems are still not properly standardized. We needed a universal input system then. We later started developing Bangla on Unicode ^[25] using ad-hoc and guerilla tactics, and with the emergence of input tools, people could read and write in Bangla on the web.

ША: Хотя содержательные беседы очень приветствовались, электронные доски объявлений не очень заинтересовали людей. В дискуссиях предпочитали участвовать исключительно международные НПО и люди, свободно владеющие английским. У нас не было шрифтов бенгали, чтобы помочь локализовать интерфейс ^[26] [рус]. Тогда мы начали вводить транслитерацию бенгали, чтобы можно было писать на бенгали латиницей. Внезапно те, кого раньше пугали интерфейсы исключительно на английском — женщины, жители из сельских регионов или маргинализированных слоёв общества — начали превращать эти доски в особое новое пространство. Это помогло нам осознать, что технологии могут быть одновременно и стимулирующими, и ограничивающими. Этот опыт вдохновил меня на статью для Bytes for All под названием «Когда модем стоит дороже коровы ^[24]» (что действительно было реальностью в те дни).

У нас по-прежнему не было возможности ввода бенгали онлайн. Затем компании начали разрабатывать собственный инструментарий, создавая больше шрифтов и инструментов ввода. Но эти системы до сих пор не стандартизированы должным образом, а нам нужна была система универсальная. Позже мы начали разработку бенгальского письма ^[27] (Юникод), используя совершенно особые и партизанские тактики, и с появлением такого инструментария люди смогли читать и писать на бенгали в интернете.

СП: Как ваша работа повлияла на восприятие «мира большинства ^[28]» и как вообще появился этот термин?

SA: During an exhibition of mine in Belfast, I was staying with Irish friends. During the stay, their five-year-old daughter Karina and I would tell each other stories. One day, I returned from the show, emptying my pockets, and she was standing at the doorway staring at me. When I asked why, she said, ‘you're from Bangladesh, but you've got money.’ Her parents were development workers who helped Bangladeshis, but she only knew Bangladeshis as icons of poverty. Seeing a Bangladeshi with coins in his pocket was an oxymoron to her. It got me to think how much a five-year-old girl grows up in this social and cultural space where she can't see a Bangladeshi anything other than an icon of poverty. I realized that stereotypes of my people were created blindly by white Western photographers who came into my country, had diarrhoea for two days, photographed on the third, and returned with the same old tropes they propagated. We can't shift that unless storytellers change their stories.

We are called ‘third world’ and ‘developing world’ — not the identity we had chosen for ourselves. The G8 countries represent 13 percent of the world's population, yet they make decisions that affect a farmer in the field in Bangladesh. And the farmer never chose them to be our representatives.  They were the first world and we were the third world. We wanted to question their rhetoric of democracy, reminding them that we are the majority of humankind, and we want to be known for what we are, not what we lack. That's why we began using the term ‘majority world’ as an alternative to ‘third world’ and ‘developing world’. It took time to finally become more common, in academic and public discourses.

ША: Когда в Белфасте открылась моя выставка — я остановился у моих ирландских друзей. Мы с их пятилетней дочерью Кариной рассказывали друг другу истории. Однажды я вернулся с шоу, выкладывал что-то из карманов, а она стояла в дверях и внимательно смотрела на меня. Когда я спросил, почему, она ответила: «Ты из Бангладеш, но у тебя есть деньги». Её родители были сотрудниками по вопросам развития, которые помогали бангладешцам, но для неё бангладешцы были лишь символом бедности. Бангладешец с деньгами — настоящий оксюморон. Это заставило меня задуматься о том, каким является социальное и культурное пространство, в котором воспитывается эта пятилетняя девочка, где жители Бангладеш ассоциируются исключительно с образом нищеты. Я осознал, что стереотипы о моём народе слепо создавались белыми западными фотографами, которые приехали в мою страну, два дня болели диареей, на третий сфотографировались и вернулись с теми же старыми историями, которые они распространяли и ранее. Мы не можем изменить это, если рассказчики не изменят свои истории.

Нас называют «третьим миром» и «развивающимися странами», но это не та идентичность, которую мы выбрали для себя. В странах «Большой восьмёрки» проживает 13 процентов населения мира, при этом они принимают решения, которые влияют на фермера в Бангладеш. И фермер никогда не выбирал их своими представителями. Они были первым миром, а мы были третьим миром. Мы хотели подвергнуть сомнению их риторику о демократии, напомнив им, что мы — большинство, и мы хотим, чтобы нас ценили за то, какие мы есть, а не оценивали по тому, чего нам недостаёт. Вот поэтому мы стали использовать термин «мир большинства» как альтернативу понятиям «третий мир» и «развивающиеся страны». Потребовалось время, чтобы этот термин, наконец, стал более распространённым в академических и общественных дискурсах.

Алам говорит: «Мы знали, что если вам предстоит сражаться, вам нужны воины». Он не раз встречался с насилием в его крайних проявлениях: заряженный пистолет, направленный ему в голову во время одного режима, и восемь ножевых ранений при следующем, когда фотограф был заключен в тюрьму на 107 дней. Его стойкость отражается в организациях, которые он основал и соосновал: фотоагентство и фотобиблиотека Drik Picture Library ^[30] в 1989 году, первая в мире программа бакалавриата по фотографии в 1998 году, Chobi Mela ^[31] (первый азиатский фестиваль фотографии) в 2000 году, и фотоагентство Majority World в 2004 году (аналог DRIK для стран Латинской Америки, Африки и других стран Азии).

В его работе продолжают выделяться три важные области, которые чаще подвергаются нападкам со стороны мажоритарных правительств — СМИ, образование и культура. Алам и созданное им большое сообщество трудятся, чтобы повлиять на политическое пространство. Размещённые в 10-этажном здании в Дакке, эти организации продолжают развивать свободу выражения мнений и местную журналистику в то время, когда ключевые СМИ в значительной степени контролируются политическими партиями, корпорациями или религиозными организациями.

Вы можете послушать интервью здесь: