Фрагмент обложки антологии «Аманат», в которую вошли сочинения казахстанских писательниц на английском языке. Использовано с разрешения издателей.
[Ссылки ведут на страницы на английском языке, если не указано иного.]
С момента провозглашения независимости от Москвы в 1991 году центральноазиатская Республика Казахстан [1] [рус] начала путь к переосмыслению своей многоэтнической и многоязычной идентичности, отказываясь от навязанных СССР моделей колониализма, исторической цензуры и гендерных ролей. Сегодняшний казахский ренессанс по-новому определяет понятие культуры, и это наиболее заметно в кино, музыке, современном искусстве и литературе.
У традиционно кочевого казахского народа литература была в основном устной вплоть до XIX века, когда колонизация Российской империей [2] привела к внедрению русского языка, а также открыла доступ к печатным технологиям. Следом за этим начала развиваться параллельная литература на русском языке, которая в 1920-е годы с началом советского периода приобрела политическую поддержку [3][рус]. Среди этнических казахов, а также представителей других народов, московские власти поощряли письменное творчество на языке межнационального общения того времени, представляя при этом казахский как менее предпочитаемый язык. До начала советского периода существует немного упоминаний об авторах-женщинах, в то время как сегодня казахская литература становится более разнообразной по форме, стилю, гендеру и этнической принадлежности, и это широко отражено в книге «Аманат. Женская литература Казахстана [4]» — первой антологии женских произведений из Казахстана, которая выходит на английском языке в июле 2022 года.
Зауре Батаева, фото использовано с разрешения.
Кураторками и со-переводчицами антологии стали Зауре Батаева (Зәуре Батаева) и Шелли Фэйрвезер-Вега (Shelley Fairweather-Vega). Обе женщины занимаются продвижением переводов литературы из Казахстана. Батаева сама является писательницей, литературной переводчицей с казахского и на казахский, а также культурной обозревательницей. Фэйрвезер-Вега — переводчица с русского и узбекского на английский; её работы публиковались в изданиях «Words Without Borders [5]», «World Literature Today [6]». В антологии представлено 13 писательниц, а название сборника происходит от казахского слова «аманат», которое может означать обещание или моральный долг, но также и наследие. Отобранные для сборника тексты были написаны за последние 30 лет, но включают в себя упоминания исторических периодов до и после независимости, в том числе и сталинских лет.
Global Voices расспросили составительниц о том, как они ориентировались в отношениях между казахским и русским языками при выборе произведений, а также об их собственной практике перевода на английский язык. Фэйрвезер-Вега объясняет, что одной из целей было показать языковое разнообразие Казахстана, поэтому был проведён тщательный отбор семи авторов, пишущих в основном на русском языке, и шести, пишущих преимущественно на казахском. Все произведения сразу переводились на английский язык, чтобы избежать переводов через третий язык. Отмечая, что большинство представленных писательниц сами являются переводчицами, Фэйрвезер-Вега добавляет:
We tried to honor each author’s bilingualism in translating their work; we were sensitive to instances when a Russian word was being treated as a foreign word in a Kazakh text, for example, as opposed to when that Russian word was offered up as a more “normal” word.
При переводе работ мы старались отдавать должное двуязычию каждой писательницы. Мы внимательно относились к ситуациям, когда, скажем, в казахском тексте русское слово использовалось как иностранное, в отличие от тех случаев, когда это же русское слово представлялось как более «нормальное».
Батаева объясняет, что между двумя языковыми сообществами существует чёткое разделение, однако при этом граница между ними не всегда соответствует этническому различию:
The stories in our collection don’t mix the two languages because their characters don’t mix with characters from the other linguistic group — they live in two different worlds. This reflects the social reality of Kazakhstan very well. Kazakh speakers, who constitute almost 60 percent of the country’s citizens, have developed a culture that is profoundly different from Russian culture. Kazakh speakers with a higher level of education tend to know Russian because Russian is the language of the country’s so-called elite. You need to know Russian if you want a job that pays a living wage. Nonetheless, the vast majority of Kazakh speakers prefer to stay in their own cultural environment as much as possible.
On the other side of the sociolinguistic divide, there are the Russian speakers, who tend to know Kazakh poorly or not at all and who prefer to interact with the speakers of that language as little as possible. This lack of interest clearly shows in some of the stories in our collection. I don’t mean this as a critique, but as an observation. Writers are human beings. Besides, if writers became too aware of their own prejudices and blind spots, they would probably stop producing interesting stories.
В рассказах нашего сборника два языка не смешиваются, потому что герои не пересекаются с представителями другой языковой группы — они живут в двух разных мирах. Это очень хорошо отражает социальную реальность Казахстана. Казахскоговорящие, составляющие почти 60 процентов граждан страны, сформировали свою культуру, которая глубоко отличается от культуры русской. Казахскоговорящие с более высоким уровнем образования, как правило, владеют русским языком, потому что русский — это язык так называемой элиты страны. Необходимо знать русский язык, если вы хотите получить работу, за которую платят прожиточный минимум. Тем не менее, подавляющее большинство казахскоговорящих жителей предпочитают, насколько это возможно, оставаться внутри собственной культурной среды.
По другую сторону социолингвистического разрыва находятся русскоговорящие, которые, как правило, совсем не знают казахский или знают его плохо и предпочитают как можно меньше общаться с носителями этого языка. Подобное отсутствие интереса явно показано в некоторых из рассказов нашего сборника. Это не критика с моей стороны, а наблюдение. Писатели – тоже люди. Кроме того, если бы писатели слишком хорошо осознавали свои собственные предрассудки и слепые пятна, они, скорее всего, перестали бы придумывать интересные истории.
По мнению Батаевой, Казахстан не смог искоренить глубокое языковое неравенство, созданное за 70 лет политики русификации в СССР, и это объясняет небольшое количество людей, говорящих на двух или более языках и не относящихся при этом к этническим казахам. Она отмечает, что мало кто из русскоязычных жителей страны видит смысл в изучении казахского языка, и обращается к концепции «безразличия» Франца Фанона [7] [рус], чтобы объяснить сопротивление изучению казахского языка и общению на нём.
Инаковость и искусство литературного перевода
Шелли Фэйрвезер-Вега, использовано с разрешения.
Один из самых интересных споров в области литературного перевода касается позиции перевода: насколько далёким или близким он должен быть относительно оригинала и, соотвественно, читательской аудитории? Иначе говоря, должны ли переводчики ставить перед собой задачу разъяснять культурный и исторический контекст или же давать читателю возможность решить, игнорировать его или самостоятельно разузнать о незнакомой культуре? Что касается антологии «Аманат», то издательство Gaudy Boy придерживается политики не выделять курсивом неанглийские слова, поэтому такие термины, как kolkhoze (колхоз) или dombyra (домбыра, музыкальный инструмент) неотличимы от остального текста. Вот как на этот вопрос смотрит Фэйрвезер-Вега:
I am one of those into-English translators who is firmly opposed to adding explanatory footnotes in fiction. I much prefer inserting just a minimum of additional information, when absolutely necessary to keep readers from feeling completely lost in the cultural milieu. But even letting readers feel a little lost seems all right to me. It’s only fair to remind readers that they are the strangers here, in this environment, and they have something to learn. One decision we made easily was to translate many Kazakh idioms, sayings, and metaphors rather literally into English, to let common elements of imagery and attitude shine through in the English. I think Zaure did a great job of this in Aigul Kemelbayeva’s “Hunger,” which uses a lot of imagery that relies on plants, animals, and food that don’t often appear in English-language literature. The narrator tells us “My poverty was wrapping around me like a bindweed,” mentions that “a young wolf does not show its thinness, but lets it fur bloat instead”.
Я отношусь к тем переводчикам на английский, которые категорически против добавления в художественную литературу сносок с пояснениями. Я предпочитаю давать минимум дополнительной информации, только когда это абсолютно необходимо, чтобы читатели не чувствовали себя полностью потерянными в культурной среде. Но мне кажется, что дать читателям почувствовать себя немного потерянными — это нормально. Справедливо будет напомнить читателям, что здесь, в этой среде они чужие, и им есть чему поучиться. Одно из тех решений, которые мы приняли с лёгкостью, было перевести большинство казахских выражений, поговорок и метафор на английский язык весьма буквально, чтобы в английском языке просвечивали общие элементы образности и настроения. Я думаю, что с этой задачей Зауре отлично справилась в произведении Айгуль Кемелбаевой «Голод», где используется много образов, связанных с растениями, животными и едой, которые не часто встречаются в англоязычной литературе. Рассказчица говорит нам: «Моя бедность вилась вокруг меня, как вьюнок», упоминая также, что «молодой волк не показывает своей худобы, а вместо этого распушает свой мех».
Женщины как посланницы казахстанского опыта
Фэйрвезер-Вега высказывает интересную мысль:
There also is probably some truth to the cliché that translation is, still, often “women’s work,” one of those nurturing professions, in which, many cultures seem to agree, women tend to excel. If translation is a nurturing activity, what are we nurturing when we translate? Better communication, I suppose, as a result of better understanding. I firmly believe that the more stories we hear or read, the more we’ll be able to exercise empathy for our fellow human beings of all genders and languages.
Возможно, есть доля правды в том клише, что переводческая деятельность по-прежнему в большей степени остаётся «женской работой», одной из тех профессий, связанных с воспитанием, которые женщинам, по бытующему во многих культурах мнению, удаются особенно хорошо. Если перевод — это деятельность, направленная на воспитание, то что же мы воспитываем в людях, когда переводим? Я полагаю, что мы взращиваем в людях способность лучше взаимодействовать, что является результатом лучшего понимания друг друга. Я твердо верю, что чем больше историй мы услышим или прочитаем, тем больше мы будем способны проявлять сочувствие к другим, вне зависимости от пола и языка.
Она отмечает, что на английском языке до сих пор выходит очень мало переводов из Центральной Азии [8], а в ситуации вторжения России в Украину [9] [рус] существует насущная необходимость в том, чтобы показать англоязычным читателям разнообразие тех сообществ, которые являются частично русскоязычными. В связи с этим, Фэйрвезер-Вега задаётся следующим вопросом:
What if, by helping the women of Kazakhstan tell their stories around the world, they’re able to find more moral, practical, and political support when push comes to shove geopolitically? What if it helps prevent any dangerous ideas that Kazakhstan isn’t a real country anyway, or is too alien for us in the West to bother with? This might be overly optimistic of me, but these thoughts still run through my head constantly while I translate Central Asian literature. Increasing exposure for writers (of any gender, from any country in the region) simply has to help somehow.
Что если, помогая женщинам Казахстана рассказывать свои истории всему миру, эти сообщества смогут получить больше моральной, практической и политической поддержки, когда ситуация обострится в геополитическом плане? Что если это поможет предотвратить опасные идеи о том, что Казахстан – это не настоящая страна или слишком чужая для Запада, чтобы о ней беспокоиться? Возможно, это слишком оптимистично с моей стороны, но эти мысли постоянно вертятся в голове, когда я перевожу литературу Центральной Азии. Увеличение масштаба воздействия писателей (любого пола из любой страны региона) просто обязано как-то этому помочь.
Обе кураторки проекта отмечают, что истории повествуют об экономических изменениях, общественных волнениях с точки зрения женщин, которым приходится сталкиваться с коррупцией, сексуальными домогательствами, принимать сложные решения о миграции и работе.
В заключение беседы Батаева говорит:
Many of the stories in our collection also show how foggy the past has become for us Kazakhs. Before Kazakh writers can begin to reflect on the challenges of today and tomorrow, they will first have to find the courage to reflect on the horrors and mysteries of their shared traumatic past. As long as we don’t recover our past, we won’t even know who we are.
Многие из рассказов нашего сборника также показывают, насколько туманным стало прошлое для нас, казахов. Прежде чем казахские писатели смогут начать размышлять о проблемах сегодняшнего и завтрашнего дня, им сначала нужно будет найти в себе смелость поразмышлять об ужасах и тайнах нашего общего травматического прошлого. Пока мы не восстановим наше прошлое, мы не узнаем, кто мы такие.