Новая трактовка русской классики в свете вторжения России в Украину? Интервью с учёной-филологом Ани Кокобобо

Скриншот из YouTube канала The School of Life.

Одной из сфер, в которой Россия успешно реализует политику «мягкой силы» с XIX века, является литература. Такие писатели как Чехов, Толстой, Достоевский и поэты как Пушкин, Ахматова, Цветаева и Бродский, читаются, переводятся и изучаются во всём мире. Они обычно символизируют русскую культуру. Это же превращает их в мишень для множащихся призывов к отмене русской культуры [анг] на фоне российского военного вторжения в Украину, длящегося почти 100 дней.

Global Voices поговорили с Ани Кокобобо, специалистом по русской литературе и культуре, преподавателем и заведующей кафедры славянских и евразийских языков Университета Канзаса, США, о её взглядах на тренд культуры отмены в этом контексте:

Доцент Ани Кокобобо, фотография использована с разрешения автора.

 

What I’ve witnessed since the Russian invasion of Ukraine is primarily an interest in not promoting Russian state-sponsored art. I have also heard and read of questions about ways in which Russian culture can occlude other aspects of the state-sponsored genocide perpetrated by the armies of the Russian Federation in Ukraine right now. I suspect these calls have to do with the fact that many ideas in Russian literature and culture have been weaponized and are used to legitimize the illegal actions of the Russian government in Ukraine.

I am not sure that not engaging with Russian ideas is really the solution to these problems. I think we should instead engage critically with these ideas. At the same time, it is also worth noting that when we consider literature and culture from the region, we do often privilege Russian literature or Russian ideas over other ideas in Eastern Europe and Eurasia, and I hope that this will change.

It is completely natural for Ukrainians to have a certain attitude toward Russian culture in this moment. I see these readings as the readings of individuals confronted by Russian genocide. I don’t blame the readers; I blame the genocide. Ultimately, the entity I hold most responsible for the impulse to cancel Russian culture is the Russian government.

После российского вторжения в Украину я в первую очередь отметила нежелание продвигать искусство, спонсируемое российским государством. Поднимаются вопросы о том, каким образом российская культура маскирует собой спонсируемый государством геноцид, в данный момент совершаемый армией Российской Федерации в Украине. Я подозреваю, что это связано с тем, что многие идеи из русской литературы и культуры стали использоваться в военных целях и как оправдание незаконных действий российского правительства в Украине.

Я не уверена, что отказ от взаимодействия с русскими идеями — верное решение. Я думаю, правильнее было бы отнестись к ним критически. Также стоит отметить, что, когда речь идёт о литературе и культуре в регионе в целом, мы часто подразумеваем русскую литературу или русские идеи, нежели любые другие восточноевропейские или евразийские, и я надеюсь, что это изменится.

Вполне естественно, что сейчас у украинского народа определённое отношение к русской культуре. Такое восприятие — восприятие тех, кто столкнулся с российским геноцидом. Я не виню толкователей, я виню геноцид. Так или иначе, я считаю, что наибольшую ответственность за отмену русской культуры несёт российское правительство.

Действительно, разные правительства — царское, советское, современное российское — воспринимали свою культуру как по существу имперскую и лишь изредка подвергали сомнению элементы колониализма в собственном видении того, что определяет русскую культуру. Кокобобо соглашается, что у Кремля мало стимулов — если таковые вообще имеются — чтобы вовлекаться в миссию по деколонизации. Она также поднимает важный вопрос о представительстве власти:

Since I’m not sure that Russia has had a properly representational government in recent memory, I do not know what we mean when we say Russia; there are many Russias. I think some of these Russias are seeking to decolonize themselves and we have seen separatist sentiment in Siberia and other regions.

Поскольку я не уверена в том, что в последние годы в России существовало представительное правление, я не знаю, что и кого мы подразумеваем, говоря о России; в России много Россий. Возможно, некоторые из этих Россий стремятся отделиться, так как мы наблюдаем сепаратистские настроения в Сибири и других регионах.

Часть академической экспертизы Кокобобо составляет исследование Толстого и Достоевского — «Тостоевского», говоря неформальным языком. В своих художественных и документальных текстах оба автора размышляли о судьбе и предназначении России и русской литературы, их положении по отношению к европейской или азиатской культуре и точке зрения на войну и насилие. Вопрос, ставший предметом жарких дискуссий [анг], заключается в том, как интерпретировать эти тексты в свете войны 2022 года, разрушения Украины и украинской культуры, а также призывов к отмене русской культуры [анг]. Кокобобо, ранее комментировавшая эту тему [анг], отвечает:

I think we have to be watchful of nationalism and a sense of Russian exceptionalism in Dostoevsky, and we should also consider how he depicts other cultures that are not Russian. I don’t personally believe that Dostoevsky would have supported this war, certainly not at the first news of innocent civilian casualties. But I think his other ideas about Russian greatness can be dangerously weaponized, and they have been. We should read them critically and seek out minority voices in his texts so that our students have a fuller picture of Dostoevsky. I also don’t think we should hide Dostoevsky’s unseemliness. I don’t consider Dostoevsky or Tolstoy so fragile that they cannot withstand deeper scrutiny of their more problematic ideas.

Я думаю, стоит настороженно относиться к национализму и чувству исключительности русского народа у Достоевского и принимать во внимание то, как он описывает иные культуры, отличные от русской. Лично я не верю, что Достоевский бы поддержал эту войну, особенно после первых известий о жертвах среди мирного населения. Но я думаю, что другие его идеи о величии России могли стать и стали опасным оружием. Мы должны воспринимать их критически и пытаться найти в его текстах выражение мнения меньшинств, чтобы наши студенты имели более полное представление о Достоевском. Я также не считаю, что следует замалчивать неуместность, присущую Достоевскому. Я не считаю ни Достоевского, ни Толстого уязвимыми настолько, чтобы они не могли выдержать детального изучения их спорных идей.

Кокобобо отмечает смену политических взглядов: в последние годы своей жизни Толстой был пацифистом и касался темы русского колониализма в повести «Хаджи-Мурат», тогда как его карьера публичного интеллектуала начиналась иначе. Она отмечает:

In “Hadji Murat,” he critiques violence toward Poles, in what I consider to be a Tolstoyan retrospective on his own anti-Polish sentiment in “War and Peace” where he depicts Polish soldiers drowning due to what he perceives as their obsequious admiration for Napoleon. No doubt, the Polish rebellion of 1863 against Tsarist rule incited some of these sentiments for Tolstoy in the 1860s, but it is positive to see him go back and revise himself, finding his earlier ideas unacceptable. I think critical readings of Tolstoy often come through Tolstoy’s own self-criticism because he is not as stable ideologically as Dostoevsky; we see him rewriting and critiquing himself over the years.

В «Хаджи-Мурате» он порицает насилие, совершаемое над поляками, и в этом я вижу толстовскую ретроспективу на его собственные антипольские суждения в «Войне и мире», где он описывает польских солдат, тонущих из-за того, что сам Толстой воспринимает как подобострастное преклонение перед Наполеоном. Несомненно, польское восстание 1863 года против царского правления вызывало такие чувства у Толстого в 1860-х годах, но приятно наблюдать за тем, как он возвращается назад и переосмысливает себя, находя свои прежние суждения неприемлемыми. Я думаю, что критическое прочтение Толстого часто происходит через призму его самокритики, так как его образ мысли со временем меняется, в отличие от Достоевского; он переписывает и переосознаёт себя на протяжении многих лет.

Деколонизация в академических кругах

Отвечая на вопрос о необходимости смещения фокуса в сторону украинистики в контексте академического образования в США, Кокобобо соглашается, что заинтересованность могла бы быть выше, учитывая, что при изучении славянистики как в США, так и на мировой арене доминирует русистика. Ани также отмечает:

Russian simply enrolls more students than other languages, but I think these enrollment patterns are also part of a broader colonial history. We see similar things at play when we compare enrollments for Spanish versus the enrollments for indigenous languages in Latin America. When we think about decolonizing the field at large, I think it begins incrementally. It begins with integrating Ukrainian and Belarusian voices as Russophone or non-Russophone perspectives into content courses. Likewise, it behooves us to interrogate Russia’s imperial mission in how we present Russian culture to students, both by inserting perspectives that are normally erased, and by explaining Russia’s history of colonialism.

Русский язык больше, чем другие языки, привлекает студентов, но я думаю, что эта традиция основывается на колониальном прошлом. Мы видим подобное, когда сравниваем количество студентов, изучающих испанский язык, с числом тех, кто занимается языками коренных народов Латинской Америки. Когда мы говорим о деколонизации специальности в целом, я думаю, этот процесс должен происходить постепенно, начиная с интеграции украинского и белорусского голосов как принадлежащих или непринадлежащих русскоязычной культуре в курс обучения. В то же время следует детально исследовать имперскую миссию России в процессе преподавания русской культуры студентам, озвучивая суждения, которые замалчиваются, и объясняя им российскую историю колониализма.

В заключение она добавляет, что академические круги не должны заниматься игрой в «кто кого»:

I’m being flippant now, but truly: I hereby offer our online Ukrainian course at the University of Kansas to all my colleagues as a resource. Sometimes advanced Russian students are the best candidates for this kind of a course. It is not an either/or proposition, there’s no need to get territorial around this. I don’t think that Russian Studies will meet an untimely demise if we make space in our units for Ukrainian Studies and look at Eastern/Central Europe and Eurasia more holistically as a region comprised of a range of identities and cultures, each rich and worth studying in their own right.

Я могу казаться несерьёзной, но: в данный момент я предлагаю наш онлайн-курс украинского языка в Канзасском университете всем моим коллегам в качестве информационного ресурса. Успешные русисты порой становятся идеальными слушателями такого курса. Это не про выбор между одним и другим, или необходимость территориально самоидентифицироваться. Я не думаю, что русистика преждевременно прекратит свое существование, если мы предоставим больше возможностей для изучения украинистики и начнём рассматривать Восточную/Центральную Европу и Евразию комплексно как регион, состоящий из целого ряда идентичностей и культур, каждая из которых богата и ценна по-своему.

Перевод: Ксения Молодкина


 

Изображение любезно предоставлено Джованной Флек.

Больше информации по теме — в нашей специальной рубрике «Россия вторглась в Украину».

Начать обсуждение

Авторы, пожалуйста вход в систему »

Правила

  • Пожалуйста, относитесь к другим с уважением. Комментарии, содержащие ненависть, ругательства или оскорбления не будут опубликованы.