Моя правда: боль вынужденного молчания на Кубе

Гавана, Куба. Фото: Pixabay

Художникам движения 27N, архитекторам и главным героям в создании плюралистичного и демократичного общества.

На протяжении истории человечества преданные идеалам правды и свободы интеллектуалы всегда были опасностью для различных силовых структур. Книга Джорджа Оруэлла «1984» помогает понять существующие аналогии с деспотичным кубинским обществом.

Одним из наиболее ужасающих последствий тоталитаризма выступает даже не жестокое физическое подавление. Основным результатом психологического давления, оказываемого тоталитарным государством на человека, является притворство, которое оно вызывает в людях; это механизм, который призван скрывать истинные идеалы и убеждения и тем самым сохранять социальный и экономический статус индивида, его образ жизни. Это общество, где все сферы жизни, в особенности академические и интеллектуальные профессии, находятся под контролем государственного механизма, а ученых и лидеров мнений, творящих в художественной и литературной сфере, заставляют молчать.

В этом смысле тоталитаризм в кубинском контексте уникален, не только по причине своей продолжительности, но и из-за очевидности того факта, что система основана на формальной и ложной приверженности устаревшей идеологии, предлагающей человеку лишь мессианские и утопичные горизонты.

С начала Кубинской революции интеллектуалы в стране имели мало возможностей жить в правде, как описывал для чешского контекста писатель и драматург Вацлав Гавел в своей фундаментальной работе «Сила бессильных». Он говорит о существовании, основанном на лжи и притворстве — аспектах, особенно выделяющихся в кубинском режиме.

На Кубе мы, интеллектуалы, в целом имеем три дороги: симулировать верность режиму в качестве механизма выживания и в отдельных случаях наслаждаться редкими и скромными привилегиями публикации или преподавания — профессий, в которых интеллектуал обычно находит утешение; противостоять власти вне зависимости от последствий, даже при угрозе потери свободы (не будем забывать судьбу Рауля Риверо [анг], Анхеля Сантиэстебана Пратса [исп] и других писателей, заключенных в тюрьму за свои убеждения); и третий путь, такой же печальный, как и тюремное заключение, — изгнание.

Для великих кубинских интеллектуалов изгнание становилось единственной возможностью для творчества. Упомянуть каждого из них невозможно и выходит за рамки целей этого текста. Рейнальдо Аренас, Эберто Падилья, Рафаэль Рохас [исп], Гастон Бакеро, Венди Герра — лишь некоторые имена из этого длинного списка.

В кубинском обществе люди всегда жили под масками. С ранних лет в тебя закладывают пустые бессмысленные слоганы, которые, однако, с течением времени и доступом к информации, теряют свое правдоподобие. Например, в детском возрасте мне навязывали лозунг: «Пионеры — за коммунизм. Мы будем как Че!» [Эрнесто Че Гевара]. Оба символа не обладали для меня ни малейшим значением, и слова всегда звучали пусто в свете моей хрупкой веры.

Предыдущие поколения, в свое время поддерживавшие систему, сейчас чувствуют себя обманутыми и испытывают глубокое разочарование, чувствуя, что их мечты были похищены. Именно поэтому такая книга, как La gran estafa [исп] («Большая афера») перуанца Эудосио Равинеса, восхищает меня и может многому нас научить.

Мой опыт болезненен не только из-за ежедневного страха репрессий и тюремного заключения за вызов этой системе и ее тоталитарной власти, но и потому, что, отказываясь играть в симуляцию, я вынужденно предаю себя маргинализации, так как не могу публиковаться в газетах и журналах моей страны и больше не могу преподавать в университете (что является одной из самых прекрасных и захватывающих профессий). Мой католический активизм — это социальный приговор, потому что система не терпит других философских взглядов, кроме марксизма-ленинизма.

Раньше такие интеллектуалы-католики, как Хосе Лесама Лима, находили убежище в Национальном университете, где могли выживать экономически и полностью посвящать себя литературному труду. В то время Диего Элисео пользовался поддержкой активиста Николаса Гильена в Национальном союзе писателей и художников Кубы [анг]. Моя же ситуация тяжела тем, что мне было отказано в принадлежности к этому сообществу кубинских людей искусства и интеллектуалов. Причина этого исключения очевидна — мое несогласие с официальной идеологией.

Исключение из социума за инакомыслие и по соображениям совести является нарушением прав человека. За несогласие с кубинским режимом нужно заплатить высокую цену, и немногие осмеливаются противостоять системе. Однако в последние годы ситуация изменилась, демонстрируя силу интеллектуала и его способность подорвать тоталитарную власть.

По мере того, как общество преодолевает страх, тоталитаризм начинает слабеть, доходя до предсмертного состояния неизлечимо больного пациента, что мы видим в случае с Кубой. Режим в стране не может допустить потерю контроля над культурным и интеллектуальным сектором, считающимся стратегически важным для его выживания, что и является причиной, по которой власть цепляется за монополию над ним.

Режим пытается нейтрализовать интеллектуала-диссидента разными способами: включить его в институт власти, развратить подачками, даже заставить его сотрудничать с органами государственной безопасности и доносить на своих коллег (как случалось во многих странах Восточной Европы). Нельзя забывать случай кубинского писателя Элисео Альберто Диего, чья работа Informe contra mí mismo [исп] («Донести на себя») — это свидетельство давления органов госбезопасности, принуждавших его шпионить за собственным отцом, известным кубинским католическим писателем Элисео Диего. В наши дни  вызов тоталитарной власти бросают такие писатели, как Рафаэль Альсидес. Альсидес вдохновил Мигеля Койулу, кубинского режиссера, также столкнувшегося с репрессиями в собственной стране, на создание документального фильма Nadie [исп] (Никто).

Тот, кто никогда не жил в подобном обществе, не может понять разрушительного воздействия страха за выражение своих мыслей и необходимости прибегать к частному и домашнему пространству для излияний о повседневных заботах и проблемах.

Кроме того, человек на Кубе настолько отягощен дефицитом самого необходимого, что даже поиск возможностей борьбы за свободу становится практически бессмысленной роскошью, не говоря об абстрактных интеллектуальных размышлениях любого характера. Один из наиболее выраженных знаков провала кубинской модели заключается в созданном ею высоком уровне социального неравенства [исп]. Например, введение магазинов, принимающих только доллары США [исп], было отвергнуто большинством населения, поскольку маргинализировало значительную часть общества, не имеющую родственников в США или других странах, которые отправляли бы им переводы в американской валюте.

Приверженность тоталитарной идеологии невероятно дорого стоит обществу на Кубе. Печальным и драматичным результатом является жизнь кубинцев в постоянной этической и моральной двойственности. Поскольку никто не может выжить на кубинские зарплаты, кубинцам пришлось узаконить философию воровства у государства как механизма выживания. Хуже всего то, что несмотря на потерю веры в систему на Кубе значительной частью общества, человек всё равно зависим от государства и вынужден жить, постоянно притворяясь.

Куба не будет государством, в котором превыше всего стоит право, пока не примет демократическую оппозицию и свободу мысли. Тот, кто не жил при коммунистическом режиме, не сможет понять этого в истинной мере.

Я принадлежу к тем людям, кто верит, что мы, кубинские интеллектуалы, защитники свободы, сыграем ключевую роль в переменах, которые нависают неудержимой силой над этим островом, испытывающим сейчас слишком много страданий.

С целью защитить безопасность автора этот текст был опубликован анонимно.
Переводчик: Домокеева Елизавета

Начать обсуждение

Авторы, пожалуйста вход в систему »

Правила

  • Пожалуйста, относитесь к другим с уважением. Комментарии, содержащие ненависть, ругательства или оскорбления не будут опубликованы.