[Все ссылки в этой статье, кроме указанных, на английском языке]
Эта статья, написаннаяThe Battleground и перепечатана на Global Voices в рамках соглашения об обмене контентом.
была первоначально опубликована на сайтеМусульмане, которых я знаю, испытывают противоречивые чувства по поводу недавних террористических нападений в Вене и Ницце, и это проявляется и в виде кампании в соцсетях, призывающей к бойкоту французских продуктов, и в разговорах с друзьями.
Хотя они осуждают насилие, есть чувство, что этого следовало ожидать. Их внутренний конфликт выражается примерно так:
«Мы не оправдываем убийство, а у тех, кто убивает, нет ничего общего с исламом. Но когда провокацию маскируют свободой слова (например, Charlie Hebdo), нужно ожидать реакции».
Или так:
«Почему „террористическими“ называют только нападения, совершенные мусульманами? Почему требование „Laïcité“ (французский секуляризм) применяется только к мусульманам? Почему незаконно подвергать сомнению Холокост, но допускается критиковать наиболее священные догмы ислама?»
Конечно, некоторые здравомыслящие мусульмане осуждают эту путаницу между секуляризмом, свободой слова и гражданскими свободами. Но этот конфликт очень распространен. Видимо, он происходит из чувства отчуждённости, выраженного языком современного политического ислама.
Откуда же появилось это рациональное обоснование насилия? Действительно ли оно присуще исламу и предопределяет несовместимость этой религии с основными элементами демократии, особенно со свободой слова и секуляризмом?
Это важные вопросы, потому что террористические атаки причиняют травмы, которые в европейских обществах вызывают столь же реакционную аргументацию, порождая споры о культурном многообразии, интеграции и ассимиляции.
Всё, что выглядит как оправдание терроризма, содержит риск уступки политической победы крайне правым группам и формирует ошибочные представления об исламе как отсталом и агрессивном.
Так уже было в прошлом. В 2005 году в своей маленькой гостиной в Сирии я видел по телевизору нечто невообразимое: массовые протесты по всему Ближнему Востоку и Северной Африке против оскорбительных изображений пророка Мухаммада в датской газете Jyllands-Posten.
Эти протесты были допущены диктаторскими режимами, которые в иных случаях расправились бы с любой формой протестов. До Арабской весны в 2010 году эти демонстрации были единственными случаями протестов такого рода.
Размышляя о них теперь, я не могу не задать вопрос, почему другие инциденты не вызвали такое же возмущение среди мусульман.
Убийство мусульман рохинджа осуждалось, но оно не породило такого же общественного негодования. То же самое происходило с лагерями уйгуров в Китае.
В 2012 году на YouTube было популярно видео, одно из многих, на котором сирийские правительственные бандиты, угрожая оружием, заставляют антиправительственного демонстранта встать на колени на портрет Башара аль-Асада вместо саджжады (молитвенный коврик у мусульман).
Один бандит кричал ему: «Молись Башару, нашему богу!» В самом деле, действия сирийского режима привлекали джихадистов со всего света. Но это не спровоцировало общественные протесты у сирийских посольств, как было в случае датских карикатур.
Такая двойственность вызывала интерес. Она кое-что говорит нам о националистической природе современного политического ислама.
Тут дело не в несовместимости ислама и свободы слова. Скорее, ислам стал непрочной идентичностью, которой всегда угрожает критика со стороны христианского или безбожного, но всегда колониалистского, Запада.
Мусульмане, принадлежащие к умеренным течениям, и мусульмане, не соблюдающие религиозные ритуалы, разделяют это настроение с консервативными сторонниками ислама. Даже секулярные националисты считают западную критику ислама нападением на свою культуру.
Большинство людей в странах Ближнего Востока и Северной Африки, будь они мусульманами или националистами, — это бедные необразованные люди, не имеющие политического представительства. Длительный экономический застой делает их более восприимчивыми к деструктивным идеологиям, которые подпитывают политику идентичности и преувеличивают социальные проблемы. Успех Европы не рассматривается как результат гуманистической философии и кровопролитной борьбы против национализма, как во Второй мировой войне. Для многих мусульман секуляризм — всего лишь западный колониалистский способ уничтожения исламского самосознания и культуры.
Многие люди на Ближнем Востоке и в Северной Африке видят только христианскую имперскую Европу и становятся рабами собственных унаследованных колониальных травм. Демагоги, короли и диктаторы в исламском мире поддерживают этот нарратив, чтобы легитимизировать своё существование. Это усиливает националистическую политику идентичности, которая основана на подчёркивании разногласий и отвергает любые положительные межкультурные отношения с Европой.
Эта проблема ещё более усложняется внутри Европы, когда общины иммигрантов чувствуют, что находятся во чуждой и часто расистской среде. Они решают эту проблему, принимая поверхностные и догматические версии политического ислама.
Колониализм не создавал социальные проблемы в мусульманских обществах, но обострил существовавшие. В наших обществах было неравенство, они были иерархическими и сектантскими ещё до европейской колонизации и Оттоманской империи. Европейский колониализм просто усилил существующие иерархические политические структуры и использовал сектантство, чтобы разделять и властвовать. Диктаторские режимы, от которых мы страдаем сегодня, являются продолжением этих структур. Это значит, что именно мы должны возглавить интеллектуальную революцию, которая не позволит демагогам использовать наши худшие инстинкты против нас самих. Для этого нужно быть самокритичными по всем вопросам, включая фундаментальную реформу нашей идентичности и религии.
Я не утверждаю, что сообщества, пострадавшие от колониализма, должны просто забыть прошлое и идти дальше. Напротив, необходимо видеть, что наследие колониализма составляет значительную часть проблемы, но не всю её. Колониализм нанёс глубокие раны психологи и политике стран Ближнего Востока и Северной Африки, которые не залечены. Расизм, с которым сталкиваются иммигранты из этого региона, только сильнее раздражает их.
Вот почему обоснованное чувство пострадавших от колониализма не следует относить ко всякой социальной болезни.
С другой стороны, Европа, как следует из истории колониализма, несёт ответственность за формирование политически корректной публичной дискуссии, с уважением к мусульманам, нацеленной на содействие их интеграции как равных. Это должно сочетаться с поддерживающими инициативами за рубежом, в международных процессах и в политике обеспечения безопасности. В свою очередь, мусульманские общины должны понимать, что в современной дискурсе политического ислама нет альтернативы реформированию.
Умеренные голоса внутри ислама должны прямо заявить, что в демократии нет ничего неприкосновенного и что мы должны решительно отвергнуть политическое насилие.
Чтобы начать эту реформу, мусульманским общинам нужно обратиться не куда-нибудь, а к собственной истории, чтобы найти примеры терпимости, благоразумия и, главное, общих с Европой ценностей.
В нашей истории было много учёных, философов и даже военачальников, которые показали огромный потенциал исламской культуры и её терпимость к свободе слова.
Например, средневековый арабский философ и поэт аль-Маарри [рус]. В одном из своих стихотворений, в приблизительном переводе, он писал: «В Латакии противостояние между Ахмедом и Иссой. Один звонит в колокола, другой кричит с минарета. Каждый славит свою религию. О, мои стихи, кто из них прав?»
В книге «Рисалат аль-Гуфран» аль-Маарри добавляет: «Есть только один имам, это ум» и «Двое живут на земле: один с разумом, но без религии, другой с религией, но без разума».
Это философ, живший во времена Аббасидского халифата более 1000 лет назад. Ему не отрубили голову и не преследовали. Напротив, его прославляли как одного из великих арабских философов и поэтов.
Памятник аль-Маарри стоял в его родном городе в Сирии до 2013 года, пока его не разрушил «Фронт ан-Нусра», ветвь «Аль-Каиды».
Что касается несовместимости с секуляризмом, в трудах школы мутазилитов проявляется сходство с гуманизмом эпохи Возрождения, из которого возник светский гуманизм.
Движение мутазилитов возникло после переводов и толкования метафизики Аристотеля и неоплатонизма. Оно отвергало идею о том, что Коран «существовал извечно», которая доминировала в учении суннитов и шиитов, утверждая, что мир можно объяснить путем рационального мышления с использованием священных книг. Это не совсем тот секуляризм, как мы понимаем его сегодня, он не отделял государство от религии. Но он открывал дверь критическому и научному мышлению, теоретически создавая предпосылки для секуляризма.
Секуляризм совместим с исламом. Он просто несовместим с теперешней версией политического ислама.
Секуляризм тоже нуждается в реформировании, потому что его часто использовали для дискриминации меньшинств, чья религиозность намного отличается от веры, которую он, как предполагается, должен сдерживать.