Шумона Синха. Фото Франчески Мантовани/Галлимар, использовано с разрешения автора
Во время холодной войны [1] Советский Союз и Индия сохраняли тесную дружбу на почве идеологической схожести. Царская Россия долгое время поддерживала антибританские движения, планируя установление господства в Индии. После революции 1917 года и провозглашения советской власти в России, государство укрепило своё влияние в Индии через распространение коммунистической идеологии. Согласно официальным данным, Коммунистическая партия Индии (КПИ) была создана в Ташкенте [2] в 1920 году.
Обложка известной детской сказки Корнея Чуковского «Мойдодыр» [3] [рус] 1953 года, впервые опубликованной Львом Клячко в 1920-е годы в издательстве «Радуга». Фото Филиппа Нубеля, использовано с разрешения автора.
Эти русско-индийские отношения раскрываются центральной темой в сюжете последней книги Шумоны Синхи [5] [анг] «Le Testament Russe» («Русская воля»).
Синха родилась на востоке Индии в Калькутте и росла, читая те же романы, что и её сверстники. После переезда во Францию она стала известным экзофонным [6] [анг] писателем, то есть автором, который пишет произведения на неродном языке.
Сюжет «Le Testament Russe» разворачивается вокруг жизни Тани, молодой бенгальской девушки, проживающей в Калькутте в 1980-х гг. Пытаясь скрыться от прошлого, героиня присоединяется к местному коммунистическому студенческому движению и начинает изучать русский язык. Истинным вдохновителем героини становится Лев Клячко [7], русско-еврейский журналист, решивший стать издателем в 20-е годы. Он основал политически независимое издательство «Радуга» [8] и работал с такими известными деятелями русской литературы и искусства, как Корней Чуковский [9] и Кузьма Петров-Водкин [10], но в конечном итоге пал жертвой цензуры, а в 1933 году скончался.
Автор Global Voices Филип Нубель взял интервью у Шумоны Синхи, чтобы узнать больше о том, как советские детские книги повлияли на её проникновение в иную культурно-языковую среду, изучение самобытных черт различных народов. Интервью было отредактировано для краткости.
Филип Нубель (ФН): В вашем последнем романе вы исследуете взаимосвязи, некоторые из которых восходят к XVIII веку [11] [прим. переводчика: в развитии Бенгалии XVIII века большую роль сыграл Герасим Лебедев, переводчик и бенгальский драматург, возродивший драматическое искусство в Индии]. Россия и Советский Союз оказались соединены с Бенгалией через переводы детских книг и транслируемую идеологию. Не могли бы вы рассказать нам больше о русском и советском наследии? Повлияло ли оно на вас, когда вы жили в Калькутте?
Shumona Sinha (SS) L’héritage de la littérature russe au Bengale occidental crée le cadre de mon roman, oui. Beaucoup de Bengalis qui possèdent une collection de livres chez eux, ont un rayon russe. Les livres russes et soviétiques ont joué un rôle important et pourtant délicat, ont influencé les pensées de tant de Bengalis, façonné leur regard sur la vie. Non seulement les classiques mais aussi les auteurs de la jeunesse comme Nicolaï Ostrovski, Arkadi Gaïdar, Dmitri Mamine Sibiriak, Boris Polevoï… C’était pareil chez moi. D’autant que mon père était économiste, professeur d’économie à l’institut équivalent de Science-Po, marxiste et leader communiste des années 1970. Il a failli être assassiné par les hommes de main d’Indira Gandhi. C’est d’ailleurs le sujet de mon troisième roman Calcutta. J’ai grandi avec les livres russes. Mes premiers contes de fées étaient russes, et non bengalis. C’est pourquoi j’ai été éprise de Kliatchko ! En fouillant dans les archives on trouve sa trace, mais rien n’a été écrit sur lui depuis sa mort, personne n’a contacté sa famille. Trouver leur trace et raconter cette histoire était une noyade voluptueuse pour moi.
Шумона Синха (ШС) Действительно, основа моей книги заложена наследием русской литературы в Западной Бенгалии. У многих бенгальцев, имеющих свою библиотеку, стоят на полках русские книги. Советские и русские произведения повлияли на образ мыслей бенгальцев, их взгляд на жизнь. И это касается не только классиков, но и авторов детской литературы, таких как Николай Островский, Аркадий Гайдар, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Борис Полевой… Их книги были у меня дома. Кроме того, мой отец был преподавателем экономики и марксистом, а также коммунистическим лидером в 1970-х годах. Однажды его чуть не убили сторонники Индиры Ганди [12]. Собственно, это и есть тема моего третьего романа «Calcutta» («Калькутта»). Я выросла на русских книгах. Мои первые сказки были написаны русскими авторами, а не бенгальскими. Вот почему я так полюбила Клячко [7]! Покопавшись в архивах, можно найти упоминания о нём, но невозможно отыскать какие-либо записи после смерти издателя. Никто даже не пытался связаться с его семьёй. Отыскав их и рассказав, наконец, эту историю, я оказалась на седьмом небе от счастья.
ФН: Ваш роман — это ещё и произведение о книгах. Это история о Тане, девушке, увлечённой судьбой издателя Льва Клячко. Её отец владел книжным магазином и продавал советские книги наряду с «Майн Кампф» Гитлера. Так какова роль книг и литературы на сегодняшний день?
SS: La scène d’autodafé de mon roman est imaginaire. La vente libre de Mein Kampf, le fait qu’il soit un best-seller en Inde, surtout parmi les jeunes, m’ont révoltée. Depuis la montée au pouvoir national de Modi alias son parti suprémaciste hindouiste BJP, depuis les déclarations massives et éhontées pro-Hitler, islamophobes de ses électeurs, j’ai voulu en parler dans mon roman. Le pouvoir des livres et de la littérature est majeur. Mais les livres aussi mentent, ce n’est pas mentir-vrai comme a dit Aragon, mais plus compliqué. On propage les idées suprémacistes, sectaires, religieuses, en guise d’une quête personnelle spirituelle. Doit-on bannir ces livres-là ? C’est le piège de la démocratie. Le capitalisme est un totalitarisme à ciel ouvert. On me considère comme un écrivain engagé, mais dans mes livres je cherche à explorer les complexités de la vie, j’ai horreur des discours binaires, dogmatiques. La littérature n’a pas la prétention de changer le monde, mais elle peut dévoiler la condition humaine, elle peut semer les germes d’espoir, de rêve pour un monde meilleur, accompagner le lecteur esseulé et lui donner un élan renouvelé.
ШС: Я представила сцену из моего романа, где сжигают книги. Меня возмутило, что «Майн Кампф» находится в свободном доступе к прочтению и популярна среди индийской молодёжи. С тех пор как Моди пришел к власти вместе с его индуистской главенствующей правой партией БДП [13], его избиратели преспокойно высказывались одобрительно о Гитлере и выступали против мусульман. Об этом я хотела рассказать в своём романе. Роль книг и литературы невозможно переоценить, но стоит помнить, что произведения могут и лгать. Французский поэт Арагон [14] однажды назвал это mentir-vrai. Этот неологизм означает, что книги лгут, чтобы выразить правду, но я считаю, что истинный смысл вопроса значительно сложнее. В своих произведениях люди могут продвигать идеи превосходства, секты и религии, притворяясь, будто это следствие духовных исканий. Должны ли быть запрещены такие книги? Так можно попасть в ловушку демократии. Капитализм — открытая форма тоталитаризма. Люди описывают меня как «ангажированного», то есть политически и социально вовлечённого писателя, но в своих книгах я лишь пытаюсь исследовать сложности жизни. Я терпеть не могу догматический и бинарный подход в дискурсе. Литература не претендует на изменение мира, но она может раскрыть состояние человека, посеять семена надежды, подарить мечты о лучшем мире, стать другом одинокому читателю и дать ему толчок к действию.
ФН: Ваш роман охватывает события в Индии и России — вы также много путешествовали и были в США, чтобы собрать информацию для романа и изучить историю Клячко. Считаете ли вы, что роман «Le Testament Russe» можно назвать всемирным? Вся ли литература XXI века является таковой?
SS: Bien sûr, je le prends comme un compliment. C’est même l’aspiration du Testament russe.Même si tous les romans du XXIème siècle ne le sont pas. Il y a des romans français qui s’inscrivent dans le contexte historico-social franco-français. Ce n’est ni une qualité de plus, ni un défaut évidemment.
ШС: Конечно, приму ваши слова как комплимент. Это то, чего хотелось бы достичь этим романом. Но не все произведения XXI века можно назвать всемирными. Например, некоторые французские романы часто основаны на исключительно французском историческом и социальном контексте, что, конечно, ничего плохого не говорит о качестве произведения.
ФН: Вы — экзофонная писательница мирового уровня, изучившая разные культуры и языки. Что дал вам этот опыт? Как вы сочетаете в себе знания о культурно-языковом разнообразии? Каковы преимущества и трудности писательства на неродном языке?
SS: Je suis venue à la littérature non seulement pour franchir les frontières mais pour les voir effacées. Je n’ai jamais eu de solidarité ethnique ou communautaire. Je me considère comme une métisse culturelle, une nomade et heureuse de l’être. Ce n'est pas l’Inde ou la France qui sont ma patrie, mais la langue française.
Quant à écrire en français, on ne choisit pas la langue, c’est la langue qui nous choisit. Alors on n’a plus le choix. Ça se passe dans le corps. On est habité par la langue. Le français m’était d’abord une langue étrangère, ensuite une langue autre, puis la langue, ma langue. Toutes les autres langues natales de ma vie antérieure sont endormies, comme des rivières souterraines, elles ne sont pas manifestes, et le français est devenue ma langue vitale car je ne sais plus concevoir ma vie dans une autre langue que le français. Écrire en français est révolutionnaire pour moi qui ai écrit en bengali quand j’étais adolescente et jeune femme, et je n’ai jamais écrit en anglais. Contrairement au bengali qui est une langue limpide, le français est une langue rationnelle et analytique, ainsi écrire en français a façonné ma pensée. Les interrogations linguistiques et existentialistes sont devenues la matière de mes livres. Quand on est écrivain en situation d'exophonie, on vit toujours une intranquillité vis-à-vis de la langue autre. Cet état est excitant, propice à la création.
ШС: Я пришла в литературу не для того, чтобы пересекать границы, а чтобы наблюдать, как они исчезают. Никогда не чувствовала этнической или коммунистической сплочённости. Я считаю себя мультикультурным человеком, этаким счастливым странником. Моя родной дом — не Индия или Франция, а французский язык.
Я пишу по-французски, потому что мы не можем выбирать язык; это он выбирает нас, не оставляя иного выхода. Это чувство возникает где-то внутри. Сначала французский был для меня иностранным, потом просто одним из языков, но в конце концов он стал мне очень близок. Другие родные языки теперь — призрачный отголосок моей прошлой жизни, они будто превратились в невидимые подземные реки. Французский стал жизненно важным языком; только с ним я представляю свою жизнь. Для меня, как человека, который все детство и юность говорил и писал на бенгальском языке, стало открытием писать на французском. Английский я никогда не использовала. По сравнению с простым и ясным бенгальским языком, французский показался мне более рассудительным и аналитическим, поэтому умение писать на нём сильно повлияло на моё мышление. Вопросы о языках и экзистенциальности стали для меня источником вдохновения для написания книг. Когда ты экзофонный писатель, то не можешь холодно и безразлично выражаться на другом языке. Состояние разума во время творчества тебя завораживает и способствует ещё большему притоку вдохновения.
ФН: Ваша книга также дань уважения переводчикам, например, таким как Нани Боумик [15] [анг]. Вы сами работали переводчиком для просителей убежища. Насколько вообще важны литературные переводчики?
SS: Le travail des traducteurs littéraires est d’une valeur inestimable ! Ils jouent un rôle primordial pour construire les ponts et les passerelles entre les pays et les cultures. Nani Bhowmik est d’un talent rare. Il a écrit lui aussi des romans, primés par l’Académie indienne de la littérature. Son œuvre est marquée par son voyage entre deux langues, sa langue d’écriture est innovante, affranchie, fantasque et profonde. Pour ma part je me sens plus heureuse de mes anthologies de poésie française et bengalie contemporaines dont j’ai assuré la traduction. Les traducteurs qui ne sont pas eux-mêmes des écrivains, ils réécrivent les textes d’origine dans la langue d’arrivée. C’est à la fois une contribution linguistique, littéraire et socioculturelle. Les livres traduits qui franchissent les frontières sont les messagers d’espoir et de liberté.
ШС: Труд литературного переводчика необычайно ценный! Переводчик прокладывает мосты между странами и культурами. Нани Боумик был человек редкого таланта. Он писал романы, удостоенные премии индийской Академии литературы. Его стиль письма сформировался благодаря влиянию двух языков, русского и бенгальского. Стиль новаторский, свободный, необычный и глубокий. Что касается меня, я довольна сборниками современной бенгальской и французской поэзии, которые перевела. Переводчики, которые не пишут сами, воссоздают материалы, написанные на иностранном языке, для новых читателей, что я считаю лингвистическим, литературным и социокультурным вкладом. Переведённые книги, пересекающие культурно-языковые границы, являются вестниками надежды и свободы.