Деревенские жители ждут похоронную процессию в селе Орак, Молдова, февраль 2019 года. Фото (c): Максим Эдвардс. Использовано с разрешения.
«По официальным данным, здесь живет около пятисот человек, — сообщил președinte избирательной комиссии в маленькой деревне Орак на севере Молдовы во время парламентских выборов морозным утром февраля 2019 года. — Но даже при стопроцентной явке мы бы сегодня увидели не больше 300 из них».
Через полчаса мимо прошла похоронная процессия.
Подобные сцены можно наблюдать в Молдове довольно часто. Почти в каждом описании страны теперь упоминаются опустевшие деревни; в 2019 году резкое сокращение численности населения страны даже попало на передовицу New York Times [1] [анг]. По последней переписи, проведённой в 2014 году, в стране проживало [2] 2 998 235 человек — падение на 11 процентов по сравнению с предыдущей переписью в 2004 году. Международные и местные исследователи делают удручающие предсказания: по скорости снижения численности населения Молдова занимает третье место на планете [3] [анг] и, согласно прогнозам ООН от 2018 года, этот процесс будет усугубляться. Молдавские демографы, как Ольга Гагауз, согласны с этими выводами [4] [анг] и предсказывают снижение численности населения на 19 процентов к 2035 году.
Подобная статистика отчасти связана с местной бедностью и коррупцией, которые выталкивают молодёжь за границу, в основном в простирающийся у порога Молдовы Европейский союз. Как и во многих её соседках по востоку Европы, стареющее население Молдовы также губит высокий уровень смертности и низкое качество жизни, особенно за пределами больших городов. Ситуация влечёт за собой множество социальных и политических последствий — потенциально весьма серьёзных. Если утечка мозгов не прекратится, где государство будет находить сотрудников для своих министерств, школ, больниц и служб социальной поддержки? Если больше семей будет зависеть от поступлений из-за рубежа, насколько уязвимой страна станет к потрясениям на иностранных рынках труда? И — что не в меньшей степени важно — что массовая эмиграция делает с общественным договором и верой граждан в то, что их государство когда-нибудь сможет предложить им лучшее будущее?
Во время недавнего визита в Кишинёв, столицу Молдовы, я поговорил о последствиях демографического кризиса в стране с Петру Негурэ, социологом и профессором Международного университета Молдовы.
Максим Эдвардс: Куда молдаване уезжают в поисках лучшей жизни? И как они выбирают место назначения?
Petru Negură: Depopulation can be stratified in many different ways. There is the migration of poor people from the most rural areas, mostly to Eurasia: Russia, Ukraine, and so on. Those who are a bit better endowed economically and with other forms of capital would rather go to Europe: to France, Spain, and Germany. It's important to note that there is more male emigration to Moscow and other Russian cities, working on construction sites and so on, whereas there are more women than men in Italy and other EU countries, where they perform domestic labour.
I would say that those who opt for this survival strategy are not the poorest: in order to migrate and be capable of meeting the ordinary challenges related to migration, you have to have at least a small amount of money or assistance. Some people can't even afford to emigrate, and don't have a very big social support network such as relatives to can help them.
Петру Негурэ: В депопуляции можно выделить направления различными способами. Это миграция бедноты из самых сельских районов, в основном в Евразию: Россию, Украину и т.д. Те, кто находится в более благоприятном экономическом положении и обладает другими формами капитала, скорее выбирают Европу: Францию, Испанию и Германию. Важно отметить, что в Москву и другие российские города уезжают чаще мужчины, чтобы работать на стройках, тогда как в Италии и других странах ЕС больше женщин, которые занимаются домашним трудом.
Я бы сказал, что те, кто выбирают такую стратегию выживания, — это не самые бедные слои: чтобы мигрировать и быть способными справиться с обычными проблемами, связанными с миграцией, нужно иметь хотя бы немного денег или помощи. Некоторые не могут себе позволить эмигрировать с финансовой точки зрения и не обладают очень большой сетью социальной поддержки — например, родственниками, которые могли бы помочь.
МЭ: В эти дни супербогатым всего мира легко получить множественное гражданство. Но в Молдове этот вариант открыт для бедных: на сложную историю страны есть много националистических претензий. Обычные люди могут претендовать на несколько гражданств в зависимости от места жительства или этничности. Как понимается эта тенденция?
PN: In a way, some see it as a devaluing of Moldovan nationality. There is a discourse among the educated classes that Moldova is a failed state because so many people are trying to get foreign citizenship. But from a legal point of view, the many Moldovans who have Romanian passports can simply be counted as Romanians who are returning to their home country, rather than leaving Moldova behind. Moreover, most Moldovans who get Romanian citizenship do not target Romania as their destination, but countries further West like Italy, Spain, or Germany.
ПН: В каком-то смысле, некоторые видят в этом девальвацию молдавского гражданства. Среди образованных классов бытует идея, что Молдова — несостоявшееся государство, потому что многие люди пытаются получить иностранное гражданство. Но с юридической точки зрения, молдаван, у которых есть румынские паспорта, можно просто считать румынами, которые возвращаются на родину, а не бросают Молдову. Более того, большинство молдаван, получающих румынское гражданство, не считают Румынию окончательным пунктом назначения, а стремятся дальше, на Запад — например, в Италию, Испанию или Германию.
МЭ: Что молдаване думают о депопуляции и массовой эмиграции? Как их взгляды отличаются от представлений иностранцев?
PN: I don't want to generalise too much, but Russian-speaking journalists and intellectuals tend to see the high number of Moldovans working in Russia as a reason for why the country should reorient itself towards Moscow. At the same time, pro-Romanian and pro-western intellectuals cite Moldovans’ emigration to western countries as proof that we are looking for our model of development in the West — even though, statistically speaking, more go to Russia than western countries.
For foreign media, depopulated villages are the most revealing image. They in particular are interpreted as a kind of social tragedy and political failure, even though medium-sized towns are depopulating, too. This discourse around emptying villages started a long time ago in Moldova, particularly during perestroika when there were worries about rural areas losing their “authentic” traditional lifestyle. Rural depopulation, after all, started with urbanisation during the Soviet period. And remember that Moldova has one of the highest percentages of rural population in this part of the world: around 55% of Moldovans live on the land. In Romania, one of the most rural countries in the EU, it's 45%. With such a strong urban-rural divide, ongoing urbanisation is understandable. But many people explain it with the collapse of the Soviet Union and death of collective farms, even though successful farms today wouldn't require as many people. In the Soviet era, Moldova was one of the most rural Soviet republics with the most intense urbanisation trend.
ПН: Не хочу слишком много обобщать, но русскоговорящие журналисты и интеллектуалы обычно видят в высоком числе молдаван, работающих в России, причину, по которой страна должна ориентироваться на Москву. В то же время прорумынские и прозападные интеллектуалы приводят эмиграцию молдаван на Запад в доказательство того, что модель развития мы ищем там — хотя статистически больше людей уезжают в Россию, чем в западные страны.
Для иностранных СМИ самый яркий образ — обезлюдевшие деревни. Обычно они интерпретируются как социальная трагедия и политическая неудача, хотя жителей теряют и средние города. Обсуждение пустеющих деревень в Молдове началось уже давно, особенно в перестройку, когда некоторые беспокоились, что сельская местность теряет «аутентичный» традиционный способ жизни. В конце концов, депопуляция деревень началась с урбанизацией в советскую эпоху. И нужно помнить, что у Молдовы сейчас один из самых высоких процентов сельского населения в этой части света: в деревнях живёт около 55% молдаван. В Румынии, одной из самых сельских стран ЕС, это 45%. При таком сильном разрыве между городом и селом продолжение урбанизации абсолютно понятно. Но многие объясняют её распадом СССР и смертью колхозов, хотя сегодня успешным фермам не нужно было бы столько людей. В советское время Молдова была одной из самых сельских советских республик с самой интенсивной урбанизацией.
МЭ: Как эти обсуждения влияют на необходимость аккуратной переписи? Существует ли точная статистика?
PN: The last census, from 2014, is known as the least accurate census in Moldovan history. The results were published three years after the census was conducted, with some quite visible errors. Against this background, many say that the census inflated the number of residents of Moldova. There is a need for a more accurate census, but there are also demographic surveys conducted with big sample groups which do allow us to estimate the number of residents. Those show a clear decline and allow us to make pessimistic predictions.
ПН: Последняя перепись — 2014 года — известна как наименее точная перепись в истории Молдовы. Результаты были опубликованы через три года после проведения и содержали ошибки, видимые невооружённым глазом. На этом фоне многие утверждают, что в переписи число жителей Молдовы преувеличено. Нужна более точная перепись, но проводятся и демографические исследования на больших выборках, позволяющие нам прикинуть численность населения. Они показывают явный спад и позволяют делать пессимистичные предсказания.
МЭ: Кажется, что даже молдаване, которые уехали навсегда, не остаются безразличными к политике на родине. В конце концов, диаспора представляет многих избирателей, в парламенте даже есть отведённые для неё места. Что думает об этом остальное молдавское общество? Есть ли отторжение?
PN: Within the political elite there is resentment. Among the [former ruling] Democratic Party in particular, because they don't have very strong support from the diaspora. The western diaspora, or at least 90% of them, tend to support [ACUM opposition leader] Maia Sandu. In Russia they tended to support [PSRM politician and president Igor] Dodon. So usually when pro-Western intellectuals say that we have to give more rights to our diaspora and see Moldovans overseas as an asset, they usually only mean the western diaspora, not those in Russia and the former Soviet Union.
But yes, in general there is quite a prominent discourse in society which says to emigres: “You fled for a better life and abandoned your country, you don't have the legitimacy to criticise us or present any solutions to our crises. Come back first, then you can solve things.”
ПН: Отторжение присутствует в политической элите. Особенно среди членов [ранее правившей] Демократической партии, потому что она не пользуется особой поддержкой в диаспоре. Западная диаспора, во всяком случае 90% её, обычно поддерживает [лидера оппозиционного блока ACUM] Майю Санду. Уехавшие в Россию обычно поддерживают [члена ПСРМ и президента Игоря] Додона. Так что обычно, когда прозападные интеллектуалы говорят, что мы должны дать больше прав диаспоре и использовать молдаван за рубежом как ценный актив, обычно они имеют в виду только западную диаспору, а не уехавших в Россию и страны бывшего СССР.
Но да, в целом в обществе есть значимая тенденция обращаться к эмигрантам так: «Вы сбежали ради лучшей жизни и бросили свою страну, у вас нет права критиковать нас или предлагать решения для нашего кризиса. Сначала вернитесь, тогда будете решать эти проблемы».
МЭ: Когда я освещал выборы в Молдове, я слышал несколько раз, что вопрос парламентского представительства и числа избирательных участков для диаспоры сильно политизирован…
PN: Absolutely. But there is another side of the story, and I must be subjective here: the western diaspora tends to be much more politically and civically active than the Russian. This is also related to the social background of those who go to Russia compared to Moldovans in the West. But even then, Moldovan migrants doing domestic labour in Italy often had a higher education in Moldova — they were teachers or even doctors. So their emigration represents an obvious downwards social mobility as much as it does financial advantages. If you look at the profession people had in Moldova and that which they have abroad, whether in Russia or the EU, the dissonance is quite obvious. It's about status.
ПН: Абсолютно. Но у истории есть другая сторона, и тут я должен выразить субъективное мнение: западная диаспора обычно более политически и граждански активна, чем российская. Это также связано с социальным происхождением тех, кто отправляется в Россию, в сравнении с молдаванами на Западе. Но при этом молдавские мигранты, которые занимаются домашним трудом в Италии, часто в Молдове имели высшее образование — они были учителями или даже врачами. Так что их эмиграция представляет очевидную нисходящую социальную мобильность, как и финансовые выгоды. Если посмотреть на профессию, которую люди имели в Молдове, и чем они занимаются за границей, в России или в ЕС, диссонанс довольно очевиден. Речь о статусе.
МЭ: В нескольких восточноевропейских государствах предлагаются консервативные и ультраправые «решения» проблемы демографического спада — от государственной поддержки больших семей до запрета абортов или ограничения прав ЛГБТ-сообщества. Происходит ли что-то похожее в Молдове?
PN: I think most Moldovans blame the government, rather than any minority groups. And I'd stress that many of them blame the fall of the Soviet Union; they try to explain what's happened here, the poverty which followed the fall of the Soviet Union, with the fact that the union disappeared. They weren't completely wrong, in that a whole system ended and another one arose, or failed to arise. In the 1990s and 2000s, many blamed the nationalist intelligentsia and their demands, given that the collapse happened after the rise of perestroika.
But you're right, here in Moldova as well, there is nevertheless a conservative and ultra-conservative discourse that puts the blame on feminism and LGBT rights for the current demographic crisis, although the main demographic concern should be the emigration of the most active Moldovan people and not the “crisis of the traditional values.”
ПН: Я думаю, большинство молдаван винят правительство, а не какие-либо меньшинства. И я бы подчеркнул, что многие винят распад СССР; они пытаются объяснить то, что происходит здесь, бедность, последовавшую за распадом СССР, фактом исчезновения союза. В этом есть доля правды — закончилась целая система и возникла другая, или же не смогла возникнуть. В 90-е и 2000-е годы многие винили националистическую интеллигенцию и её требования, учитывая крах, последовавший за восходом перестройки.
Но вы правы, и здесь в Молдавии присутствует консервативный и ультраконсервативный дискурс, возлагающий вину за текущий демографический кризис на феминизм и ЛГБТ-права, хотя главной причиной для беспокойства в области демографии должна быть эмиграция самых активных молдаван, а не «кризис традиционных ценностей».
МЭ: Между тем высокому уровню эмиграции из Молдовы сопутствует очень низкая иммиграция. Может ли иммиграция стать решением?
PN: Moldovans, like other eastern Europeans, are quite opposed to that. It has been used in electoral campaigning, for example in 2016 when supporters of Dodon suggested that Maia Sandu would let thousands of Syrian refugees settle the country. I've tried to discuss it with people, inviting them to explore all possible solutions. Even students, who have travelled more than other generations, are quite reluctant to consider it. They don't see it as an option.
Similarly, internal migration to repopulate emptying areas doesn't seem popular. I've spent a lot of time working on homelessness in Moldova, and once asked some homeless people in Chișinău why they didn't move to villages, where there are at least empty houses. And they asked me “what could I find there? I need to make a living, not just find a roof over my head.”
ПН: Молдаване, как и другие жители востока Европы, не очень поддерживают эту идею. Этот факт использовался в предвыборных кампаниях, например, в 2016 году, когда сторонники Додона утверждали, что Майя Санду позволит поселиться в стране тысячам сирийских беженцев. Я пытался обсуждать это с людьми, приглашая их исследовать все возможные опции. Даже студенты, которые путешествуют больше, чем другие поколения, не имеют большой охоты думать об этом. Они не считают, что такой вариант есть.
Схожим образом не кажется популярной внутренняя миграция для заселения опустошённых районов. Я провёл много времени, работая с бездомностью в Молдове, и однажды спросил бездомных людей в Кишинёве, почему они не переезжают в деревни, где как минимум есть пустые дома. И они спросили меня: «Что я могу найти там? Мне нужно на что-то жить, а не просто найти крышу над головой».
МЭ: Несколько молдавских правительств попытались поощрить возвращение эмигрантов с переменным успехом. Реэмиграция — ложная надежда?
PN: Yes, but false hope for whom? You often hear stories about people who returned from abroad and weren't able to run a successful business here, because of obstacles in bureaucracy and so on. I studied France and I also had Canadian permanent residence, but I decided to come back. I feel that my vocation is to be here and try and do something. But it hasn't always been easy. I'm soon moving to Germany for a research fellowship, but still strongly feel that one can help his or her country from abroad.
So this is also part of the story: people return but don't find a place for themselves immediately. Or they need to carve out a place for themselves. People here in Moldova are often quite surprised when you come back, that things don't always work out abroad. In short, they don't expect people who leave to ever come back.
ПН: Да, но ложная надежда для кого? Часто можно услышать истории о людях, которые вернулись из-за рубежа и не смогли организовать здесь успешный бизнес из-за бюрократических препятствий и т.д. Я учился во Франции и у меня есть постоянный вид на жительство в Канаде, но я решил вернуться. Я чувствовал, что моё призвание — быть здесь и попытаться что-то сделать. Но это не всегда просто. Скоро я поеду в Германию по исследовательской стипендии, но я всё ещё уверен, что можно помогать своей стране из-за рубежа.
Так что это часть истории: люди возвращаются, но не находят себе места сразу же. Или же им нужно бороться за своё место. Здесь в Молдове люди часто удивляются, когда кто-то возвращается, что за границей всё не всегда приводит к успеху. В двух словах, они не ожидают, что уехавшие за границу когда-либо вернутся.
Читайте специальную рубрику Global Voices о политических неурядицах в Молдове [5].