Фрагмент плаката к документальному фильму Виталия Манского «Свидетели Путина» (2018). Изображение предоставлено архивом кинофестиваля MeetDocs в Харькове и Виталием Манским. Использовано с разрешения.
Март 2000 года, исполняющий обязанности президента Владимир Путин и его коллеги наблюдают за результатами президентских выборов. Российская общественность пока ещё знает мало об и.о. президента Путине, не больше чем то, что он избранный преемник Бориса Ельцина. После оглашения окончательных результатов Ельцин пьёт шампанское в кругу семьи. Оператор спрашивает его, почему он не позвонил Путину поздравить с новым постом. Ельцин звонит, но Путин не отвечает — и так и не перезванивает своему предшественнику.
Этими поразительными сценами начинается вышедший в 2018 году фильм Виталия Манского «Свидетели Путина [1]». Архивный документальный фильм, получивший приз лучшего среди документальных на прошлогоднем кинофестивале в Карловых Варах, рассказывает о том, как российский президент пришёл к власти почти 20 лет назад, когда Борис Ельцин объявил о своей отставке в прямом эфире в канун нового 1999 года. Манский, удостоенный наград режиссёр и документалист, идеален на месте рассказчика этой истории: в тот знаменательный вечер он был оператором. В течении нескольких лет он наслаждался беспрецедентным доступом к российской политической элите благодаря тому, что снимал фильмы для государственного телевидения.
Сейчас он сожалеет об этом, и фильмом «Свидетели Путина» будто сбрасывает с себя ношу.
Никем ранее не виденные кадры из архива Манского позволяют по-новому посмотреть на человека, который доминирует в российской политике уже 20 лет. В одной неформальной беседе Путин укоряет Манского за непонимание его решения возродить государственный гимн России со старой советской мелодией. Новый гимн, по убеждению Путина, восстановит доверие государству общества, в котором до сих пор живёт ностальгия по стабильности поздних лет СССР; а значит это лучший ход для государства, вне зависимости от того, что чувствуют по этому поводу сами граждане. Как-то в один из вечеров в президентском кортеже президент размышляет о рамках электоральной демократии, хотя заверяет камеру Манского, что у него нет «монархических амбиций».
Поскольку те амбиции всё же проявились, Манский решил уехать из России, и с 2014 года живёт в Риге, столице Латвии. Его многочисленные фильмы критичны и поэтому не приветствуются российскими властями. Например, в нескольких кинотеатрах Москвы был запрещён показ [2] фильма Манского «В лучах солнца» о пропаганде в Северной Корее, увидевшего свет в 2015 году.
Я побеседовал с Манским после показа его фильма на 3-м восточно-украинском кинофестивале MeetDocs [3] в Харькове. Знаменитый режиссёр поделился своими мыслями о том, что значит быть свидетелем восхождения Путина, и том, надеется ли он стать свидетелем его падения.
Максим Эдвардс: Как вы решили снять фильм на эту тему? Был какой-то особенный момент, который подвиг вас на это?
Виталий Манский: Для меня толчком к моему собственному возвращению в прошлое было возвращение Путина в президентское кресло после короткого периода властвования Медведева. И меня, как и многих моих соотечественников, очень оскорбила форма, в которой это было объявлено. По сути дела, власть сказала, что её вообще не интересует наше мнение. Что у них есть свои проекты, а мы выполняем роль таких статистов, пусть даже формально соблюдая выборную процедуру. Это было сделано настолько нагло и так бессовестно, как и всё. И я стал вспоминать: откуда он взялся, каким он был, как его посадили в это кресло, где была та ошибка, которая сейчас материализуется в такой форме. Тогда я почувствовал что в принципе материалы, которые у меня есть, могут меня позволить рассказать эту историю. Она не уникальная, мы знали что это так происходило, но одно дело знать, а другое дело — видеть.
МЭ: А как вам вообще удалось получить такой невероятный доступ к Путину?
Нужно учитывать, что это была принципиально другая страна, с другими законами и правилами. И в той стране это было более вероятно, чем, допустим, в современной России. И потом, мне кажется, что всегда доступ зависит от профессионального обстоятельства, кто и как делает. Может быть, он не сталкивался раньше с авторами документального кино, работал только с журналистами, у которых принципиально другая задача, цель и степень независимости. Когда он добирается до первого лица, журналист всё-таки более зависим от какого-то издания и руководства, и это на него давит. В тот момент я был достаточно самостоятельным и мало зависящим от государства режиссером, и он для меня был одним из героев, а не каким-то недосягаемым лидером нации.
МЭ: Да, и, если я не ошибаюсь, в то время вы также тесно сотрудничали с командой Путина. Вы сожалеете об этом?
Конечно, я жалею, что, может быть, тогда еще не оценил всю опасность происходящего. Это не значит, что я могу сказать сегодня, как нужно было поступать тогда. Но то, что я все равно находился так или иначе в этой команде, это — моя ответственность, которая никуда не денется. Даже если никто мне не предъявит претензию, я сам себя считаю ответственным. Это достаточно серьезное обстоятельство.
МЭ: А почему вы выбрали название «Свидетели Путина»? Ведь под словом «свидетель» можно также подразумевать и того, кто видел преступление, нарушение закона, а не просто историческое событие. Для вас «Свидетели Путина» — это люди, которые близко видели его восхождение к власти, или это каждый гражданин, который явился свидетелем этого на расстоянии и ничего не сделал, чтобы противостоять этому?
Да, свидетель на суде, может быть. Свидетель на стороне обвинения, на стороне защиты. Я полагаю, что у Путина есть разные круги свидетелей. Есть ближний круг, есть средний круг. Но я позволю себе такое утверждение, что «свидетели» означает и «соучастники». Это все люди, которые на момент появления Путина [у власти] достигли совершеннолетия и имели, условно говоря, право голоса. Даже когда в советском тоталитарном обществе была осуществлена агрессия по отношению к Чехословакии в 1968-ом году, восемь человек вышли на Красную Площадь и тем самым проявили свое несогласие с политикой Кремля. Когда Ельцин, по сути, отменил выборы и назначил президента, никто не выступил против, ни один человек. Поэтому мы все были и свидетелями, и соучастниками. Когда появился в России род Романовых (это произошло при Борисе Годунове), Пушкин написал классическое произведение [«Борис Годунов»], где описывается этот процесс смены династий, смены власти. Финальная фраза у Пушкина в «Борисе Годунове» звучит так: «Народ безмолвствует». Вот он как безмолвствовал, так и безмолвствует. И пока народ молчит, в России можно совершать любые «чудеса».
МЭ: Лично для меня один из самых примечательных эпизодов вашего фильма — это ваш с Путиным короткий разговор о новом национальном гимне России. Что вам сказали его слова о его мировоззрении и восприятии взаимоотношений между государством и гражданами?
Он является ключевым для понимания психологии Путина как великодержавника. Он четко в этом разговоре формулирует свое политическое кредо. Оно заключается в следующем. Первое: нужно задабривать консервативное большинство, дабы укреплять свою политическую власть. Второе: в укреплении своей политической власти можно откатывать историю назад. То есть, не идти по принципу той политики, которая определилась после окончания Второй мировой войны, когда подходящий политик ставил своей целью движение вперед. Здесь Путин четко сформулировал, что для обеспечения персональной власти можно двигаться назад. И до этого разговора, и до этого путинского жеста это не позволял себе ни один политик крупных государств мира. Потому что это было за рамками политической этики. И, кстати, после этого путинского разворота и введения в политику такого прикладного популизма, пошла волна популистов во всем мире. Мне кажется, что в конечном счете отчасти благодаря Путину появился Трамп. Потому что вряд ли бы американский политик решился на такой радикальный жест, если это не было апробировано в политической практике в других странах.
МЭ: Мне кажется, что за последние 10 лет в сознании российской общественности Путин фактически перестал быть человеком, политиком, а превратился в некий образ государства. Как говорится, власть меняет и портит тех, кто за неё держится. Как, по вашему мнению, Путин как человек и политик изменился за последние 20 лет?
В государственной идеологии формулируется, что Путин — это Россия, и Россия — это Путин. Теперь что касается самого Путина. Не случайно в демократических государствах закладываются ограничения срока пребывания у власти. Потому что общество защищает себя от своего правителя и общество защищает правителя от начала необратимых процессов разрушения личности. Власть, конечно же, разрушает человека, любая власть. Тем более византийская система власти в России, которая изначально человека выводит в принципиально иной формат его существования. И удержаться в этом формате мало кому удавалось. История России так говорит, что мало кому удавалось. Может быть, только Горбачёву, и то не до конца, и то потому что он очень короткое время правил.
Прежде всего будет процесс стагнации. Когда идет эта стагнация, там уже не важно как она [власть] формально распределяется. Через переформатизации конституции, власти, даже самого государства (потому что есть еще вариант объединения с Беларусью). Это уже вторично. Первично — отсутствие цивилизованного избирательного процесса, способного регулировать общественную жизнь. Конечно, будет какая-то форма формального соответствия законодательству, но мы эти формальные решения наблюдаем уже на протяжении двадцати лет.
МЭ: Как вы считаете, что бы предпочёл лично Путин? Остаться на посту президента или занять новую должность?
Здесь очень мало зависит от его желания. Он построил такую систему, в которой у него нет другого выбора, кроме как сохранять свою персональную власть. Потому что это единственный залог его личной безопасности.
МЭ: Целое поколение в России выросло, не зная никакого другого президента, кроме Путина, и в эту оценку я включаю и короткое правление Медведева. Как этот факт отражается на политических настроениях современной России? На протяжении последних недель мы видели, что молодые россияне всё еще готовы выходить на улицы в защиту формальных избирательных прав. Но нет ли риска в том, что продление жизни этой системы приведёт к апатии и безразличию?
Эта система, как бы сдерживания, будет создавать определенные напряжения, которые будут прорывать. Но они будут фрагментарны, потому что система подавления столь сильна, что при Путине вряд ли будет создана какая-то действенная структура. Это как лесные пожары — то тут, то там. И поэтому ожидать какого-то результата снова не приходится. Но то, что будут отдельные прорывы, какие-то всплески общественной активности — это безусловно. Но они так жестоко подавляются, не случайно за практически брошенный бумажный стаканчик человека сажают в тюрьму, потому что власть хочет дать четкий сигнал — никто не смеет сопротивляться, никто не смеет проявлять свой голос. Мы здесь власть, и мы — вечны.