Разговор с Ники Ноджуми о власти и политике в его искусстве

От галереи Хома в Тегеране до Метрополитен-музея в Нью-Йорке, картины художника Ники Ноджуми ^[1] [анг] выставлялись по всему миру. За время жизни и работы на своей родине — в Иране, в период до и во время революции 1979 года — Ноджуми — теперь житель Бруклина — приобрел острый интерес к проблемам отношений политики и искусства. Будучи студентом художественного направления Городского колледжа Нью-Йорка в 1970-х годах, он взращивал этот интерес втайне до тех пор, пока новое поколение художников «не вышло на нью-йоркскую художественную сцену и не остановило господство элиты». С этого момента владельцы галерей, которые ранее отвергали его работы, начали открывать ему свои двери.

В целом, искусство Ноджуми — это мощное, интерпретативное, многогранное, иногда сатирическое исследование проблем, имеющих отношение к власти и политике. На протяжении десятилетий работы Ноджуми сохраняли смелость и пытливость в противовес декларативности.

Омид Мемариан (ОМ): Политика сегодняшнего дня красной нитью проходит через ваши работы. Как это формируется у вас в голове и как вам удается изображать политические проблемы без привязки к конкретному инциденту или личности?

Ники Ноджуми (НН): Я начинаю с фотографии из газеты или журнала. Было время, когда художники ставили перед собой модель и рисовали с нее, но времена изменились. Например, если я хочу нарисовать мистера Трампа, я не могу использовать его в качестве модели, но могу использовать его фотографии для раскрытия выбранной темы. Я часто пытаюсь изменить внешний вид или тело так, чтобы сохранить только поверхностное сходство с реальностью. В итоге не каждый поймет, кто это, потому что я хочу, чтобы любой человек в мире ощущал связь, когда он видит это.

ОМ: Последние 10 лет вы сосредоточились на проблеме власти, особенно в вашей последней коллекции «Полевая работа и два лица». Каким образом власть определяет вашу работу?

НН: Власть основана на взаимоотношениях между людьми. Есть самые разные виды власти; государство является основным ее центром, а затем есть семья. Власть на виду, но многие могут не обращать на нее внимания. Выбор власти в качестве одной из основных тем моей работы обусловлен стремлением cпустить ее на землю и высмеять. Очень важно относиться к ней легко, а не рассматривать всерьез. В каждой моей работе власть представлена под разными углами, но в итоге, когда вы смотрите на них как на единое целое, вы видите юмор.

ОМ: Вы учились изобразительному искусству в Городском колледже Нью-Йорка в 1970-х годах. С тех пор количество художественных школ по всей стране значительно увеличилось. Как они изменились за это время?

НН: Когда я поступил в университет в 1972 году, я завершил обучение через полтора года. Я хотел поскорее его закончить и вернуться в Иран. Это было время, когда в моде были живопись цветового поля [прим. переводчика: род абстрактной живописи] и минимализм. Проблема моей школы и профессоров заключалась в том, что они не могли ответить на мои вопросы о взаимосвязи искусства и политики.

Я состоял в студенческих организациях и был вовлечен в политическую деятельность. Для меня было важно понять взаимосвязь между искусством и политикой прежде, чем научиться рисовать. То, что я видел за пределами школы, не помогало. Большая часть относилась к абстракционизму, который я уже изучал в школе и в котором добился хороших результатов, но я также развивал и те направления, которые мне нравились. Конечно, я ни с кем не делился этими работами.

ОМ: Почему нет?

НН: Потому что они бы тогда их не поняли. Диктатура абстрактного искусства рухнула в Европе и Нью-Йорке уже в 1980-х годах, когда внезапно группа молодых художников заполнила галереи Ист-Виллиджа своими произведениями, изображающими суровые и неприкрытые реалии их окружения. На улицах появились небольшие магазины, в которые люди могли легко зайти и посмотреть на эти работы. Все это изменило художественный мир Нью-Йорка и положило конец господству элиты. Внезапно всё стало возможным.

ОМ: На ваши политические взгляды повлияло то место, где вы выросли — Иран, — и то, где вы живете сейчас — Соединенные Штаты. Эти страны живут в очень разных политических контекстах. Как эта широкая геополитическая пропасть и ваша двойственная идентичность повлияли на вашу работу?

НН: Иногда они смешиваются. Борьба за власть в государственных структурах выглядит одинаково в обеих странах, по крайней мере, на мой взгляд. Я могу изобразить политический климат здесь так же, как и в Иране. Мне нужно только изменить персонажей. Раньше во времена иранских шахов [1941-1979] у меня в работах были женщины в хиджабах и муллы [прим. переводчика: служители мусульманского культа], так как они были частью угнетенного класса. Но ситуация изменилась, поэтому я больше их не использую. Сейчас нам следует смотреть на них по-другому.

ОМ: Несмотря на ограниченность свободы выражения мнения, в Иране наблюдается активное художественное движение, которое реагирует на текущие политические и культурные проблемы. Какова была обстановка, когда вы там жили?

НН: С тех пор всё сильно изменилось; этого ничего не было, когда мы ходили в школу в Иране. В иранской художественной жизни очень много динамики, несмотря на трудные условия, в которых работают художники. Вместе с увеличением количества стилей, искусство в Иране также сделало большой прогресс. Мы можем найти там самые разные типы работ, много каллиграфии и миниатюры, что редко можно было встретить в шахские времена.

В той же мере политические события оставили свой отпечаток и на творчестве художников. Я слежу за творчеством некоторых, и иногда меня шокирует то, насколько их работы похожи на мои, хотя я там не живу и не часто выставляю свои работы. Этот путь теперь открыт. Есть целый ряд художников, создающих множество хороших, независимых, оригинальных работ.

ОМ: В чем разница между работой художника в месте вроде США, где нет предела самовыражению, и таком месте как Иран, где многие вещи запрещены?

НН: Разница очень большая. Сол Стейнберг был великим американским карикатуристом европейского происхождения. Известна его фраза о том, что итальянский фашизм породил итальянский сюрреализм. Я не знаю, насколько она правдива, но суть в том, что во времена кризиса художники находят альтернативные пути. Возможно, не совсем те, которые они искали, но им удается быть по-настоящему креативными, несмотря на тиранию.