Я, ксенофоб: хроники мигранта

[Все ссылки ведут на страницы на испанском языке, если не указано иное].

Ниже приводится отредактированная версия статьи Мелани Перес Ариас «Yo, xenófoba: Crónica de un desplazamiento migratorio ^[2]» («Я, ксенофоб: хроники мигранта»), которая изначально была опубликована на венесуэльском медиа-портале Prodavinci. С разрешения автора материал был сокращён и адаптирован для Global Voices. В оригинальной статье более подробно описывается массовое бегство из Венесуэлы и приводятся размышления о личных встречах и «Другом».

Моя прапрабабушка говорила: «Гости, как покойники, начинают дурно пахнуть на третий день». Я венесуэлка. Я живу в Перу уже полтора года. Недавно я стала замечать запах. Свой запах.

Перу занимает второе место после Колумбии по числу мигрантов из Венесуэлы на территории Латинской Америки. На сегодняшний день нас, Venecos (неофициальное и даже оскорбительное прозвище, которое они нам дали), уже 408 тысяч ^[3] на земле инков. Перу и Венесуэла — это два берега бесконечной реки по имени Миграция. Я отправилась в плавание по этой реке даже не два года назад, когда я продала всё, что имела, чтобы переехать в Перу, а пять лет назад, когда в Венесуэле я влюбилась в перуанца.

Как гигантская волна, о которой задолго предупреждали, на нас обрушился экономический кризис. И накрыл с головой.

Я помню, как будто это было сегодня, тот день, когда мой муж Луис предложил уехать, потому что в стране не было хлеба. Мы обошли пять пекарен и вернулись ни с чем.

Луис родился в Кальяо, Лима. Когда ему было семь, его семья эмигрировала в Венесуэлу из-за экономического кризиса 1980-1990-х годов ^[4] [анг]. Луис вырос в центре Каракаса, но в перуанском доме, где почитали хлеб с маслом и джемом, рис и футбольный клуб «Альянса Лима». На нашей свадьбе его мама подала перуанское блюдо causa de pollo ^[5] [прим. переводчика: рулет из желтого картофеля с курицей или рыбой]. Чтобы отпраздновать наш союз и отдать честь Перу, друг подарил нам пиньяту  ^[6][ру] в виде альпаки.

Жизнь мигранта — это одиночество в высшем его проявлении. Друзья только в WhatsApp, ты круглыми сутками работаешь, а в нашем случае с другой стороны материка наблюдаешь, как на родине разворачивается кризис. Когда мы только приехали в Лиму, тут царила атмосфера открытости и солидарности с венесуэльцами. На мигрантов из Венесуэлы смотрели с радостью, потому что среди них было большое число дипломированных специалистов ^[7] [англ], которые располагали к себе нашим знаменитым «клёвым» карибским характером.

Спустя полтора года всё изменилось.

Разрешения на работу венесуэльцам и на доступ к основным государственным услугам повлекли за собой приток большого количества моих соотечественников, которые в основном устремились в conos urbanos: городские районы, где, несмотря на экономический расцвет, небезопасно, а сфера общественных услуг не достаточно развита. Именно здесь зародилось то, что некоторые называют «нашествием Venecos». Теперь нас достаточно для того, чтобы быть проблемой.

Кроме того, некоторые СМИ крайне легкомысленно ^[8] публиковали материалы о мигрантах из Венесуэлы. Добавьте к этому открытую антивенесуэльскую позицию некоторых политиков ^[9] [анг] и посмотрите, какой коктейль у нас получился.

Я впервые столкнулась с ксенофобией 15 лет назад в Каракасе. Я с семьёй проезжала один из восточных районов города, где обосновались выходцы из Эквадора и Перу. Вдруг моя двоюродная сестра спросила у моего отца, чтобы бы он сделал, если бы я вышла замуж за cotorro, как мы раньше называли эмигрантов из стран Андского сообщества ^[10] [ру]. Отец был за рулём, поэтому он посмотрел на меня через зеркало заднего вида, как будто давая разрешение ответить. И я ответила: «Конечно, я бы вышла за cotorro. Даже не раздумывая, сестрёнка», — и, действительно, спустя годы так оно и случилось.

Я задумывала свой ответ как провокацию, и все вокруг лишь посмеялись над ним как над бессмыслицей. Но почему? Почему так сложно поверить в то, что кто-то вроде меня, чьё единственное класовое преимущество — это возможность стать лучше, чем средняя танцовщица сальсы, может влюбиться в мигранта из этих южных стран? Ксенофобская и 16-летняя «я» не могла тогда разглядеть в этом смехе неприятие и едва уловимую жестокость зарождающейся болезни. К счастью, я смогла вовремя побороть этот тяжкий недуг.

Ксенофобия лечится путешествиями. Ксенофобия лечится книгами. Ксенофобия лечится любовью к иностранцу. Ксенофобия лечится любовью к «различиям». Информация для сведения: по данным ООН, в мире насчитывается более 200 миллионов мигрантов ^[11] [анг]. Это 3,3% мирового населения, которые приносят 9% мирового ВВП, почти 7 триллионов долларов США в год. Что интересно, только 15% дохода мигранта — денежные переводы; другие 85% остаются в стране.

Эта заурядная история моей юности лишь только слегка обрисовывает то, что для меня значит такое явление, как миграция ^[12] [анг]. Мы, венесуэльцы, на этом континенте, опустошённом жестокостью ^[13] [ру], были чем-то вроде богатой двоюродной сестры, сидящей на кокаине. Действительно, мы приютили тысячи мигрантов из Колумбии, Эквадора, Перу и Центральной Америки. Целые семьи, такие как семья моего мужа, приехали и основались там, где абсолютно всё для них было ново.

Эмоциональная выгода миграции ощутима почти физически, по крайней мере, в тех семьях, чьи истории я знаю из первых уст. Даже просто рассказы моей свекрови о Венесуэле заставляют моё сердце биться чаще. Слушая её истории о стране, где она прожила 40 лет, где смогла вырастить и дать высшее образование двум сыновьям и где увидела рождение своих внучек, я чувствую гордость за свою страну. И всё же я не считаю взаимовыручку разменной монетой. Мы помогаем другим лишь потому, что так будет правильно. Только и всего.

Говорят, что бояться естественно. Но необходимо знать, что делать со своим страхом, куда спрятать его, кому доверить его и когда он действительно полезен, потому что предостерегает от опасностей, а когда он всего лишь оправдание, чтобы ничего не менять в своей жизни. Единого правила не существует, каждый должен найти свой способ бороться со своими демонами. Но в последние месяцы случаи проявления ксенофобии в Перу достигли таких масштабов, которые вообще не свойственны для перуанцев, хотя у меня нет никаких данных, чтобы доказать это.

За эту неделю я провела слишком много времени, читая антивенесуэльские комментарии в соцсетях; я старалась не смотреть на всё это через призму шовинизма и виктимизации. Затем я сравнила написанное с той поддержкой, которую я получала от незнакомцев, и вот мой вывод: перуанец на улице и перуанец в комментариях — совсем разные люди

Тем временем, мы, венесуэльцы, начинаем чувствовать свой запах отличия, тот самый запах трёхдневных гостей. Мы сталкиваемся с беспрецедентными обстоятельствами в нашей истории: мы вынуждены искать своё место, оставив далеко позади всё то, что мы называем своим — свою страну, свой дом, своих родителей, своих предков. Это требует адаптации, которой мы должны обучиться на этом пути.

Но у нас всё ещё есть то, что всегда будет с нами: свой акцент, свой менталитет, свой язык, своя боль.

И пусть с помощью такого багажа мы будем возводить мосты, а не сжигать их.