Сэмюэл Огундипе. Фотография PREMIUM TIMES, используется с разрешения.
[Все ссылки в тексте — на английском языке]
14 августа 2018 года нигерийский журналист-расследователь Сэмюэл Огундипе [1] (Samuel Ogundipe) был задержан специальным тактическим подразделением полиции Нигерии после того, как отказался выдать имена источников материала для статьи о причастности службы госбезопасности к тому, что чиновники не смогли попасть [2] в Национальную ассамблею Нигерии в начале августа 2018 года
Огундипе, который работает в частной онлайн-газете Premium Times [3], провёл три ночи в заключении и был привлечён к ответственности в отсутствие адвоката. Сэмюэл освобождён под залог 17 августа по настоянию юристов. Ниже приводится сокращённый рассказ об инциденте от первого лица, написанный Сэмюэлом Огундипе и первоначально опубликованный Premium Times [4]. Представленная версия была отредактирована и опубликована Global Voices в рамках соглашения о републикации с Premium Times.
В течение трёх дней я лежал на грубом одеяле в камере специального тактического подразделения полиции (Special Tactical Squad, STS) в Абудже, столице Нигерии.
Я ужасно потел, читая старую копию «Christian daily guide» [«Христианское руководство на каждый день»], напечатанную Международным центром Евангелия «Дюнамис» [прим. редактора: от греческого слова δύναμις, что значит «сила»] под руководством Пола Энинча, — книгу, специально написанную для того, чтобы помешать людям оказаться в таком месте. В течение трёх дней заплесневелая зловонная клетка, которую я делил с десятками подозреваемых в уголовных преступлениях, была моей библиотекой, столовой и спальней.
Книга, которая была тайно пронесена истовым последователем центра, стала первым моим знакомством с работой господина Энинча и его служением, и я попытался насладиться ею. Я читал отрывок, в котором говорится о ценности свободы о и том, что должны делать верующие, чтобы избежать тюремного заключения в любой форме. В тех случаях, когда кто-либо оказывается под стражей безвинно, книга советует твёрдо держаться веры.
Это была поразительная проповедь, которая имела непосредственное отношение к моему делу и подарила мне уверенность в том, что справедливость в конце концов восторжествует.
Я провёл три дня за решёткой за преступление быть журналистом. За это время я слышал от некоторых, как люди попадали в тюрьму STS, а потом оказывались на свободе из-за небрежного полицейского расследования. Эти истории стали моей психологической поддержкой, которая помогла перенести первое содержание под стражей.
Мой опыт с STS оставил чувство, что этот полицейский отдел более выдержанный, чем другие, хотя некоторые его тактики всё ещё повторяют работу пресловутого специального подразделения по борьбе с ограблениями (Special Anti-Robbery Squad, SARS). Объекты STS размещены в бунгало внутри большего помещения SARS для бывалых преступников — создаётся обманчивое впечатление, что это только временная тюрьма, но это не совсем правда.
Как в SARS, задержанные STS приговорены с первого дня своего появления, что проявляется во всём, начиная от архаичного досудебного метода допроса и заканчивая невыносимыми условиями существования. И также как SARS, STS подвергает заключённых психологическим пыткам, чтобы заставить их сдаться, изолирует их, чтобы подавить дух и ослабить волю. Многие ломаются. Единственная разница в том, что сотрудники STS выглядят более аккуратными, образованными и менее грубыми по сравнению со своими коллегами из SARS, чья дурная слава заставила жителей Абуджи окрестить их помещения «живодёрней» или «скотобойней».
Как это началось
Мои хождения по полицейским мукам начались 11 августа, когда моя коллега, репортёр Premium Times Азезат Абедигба (Azeezat Adedigba), получила телефонный звонок от начальника полиции о том, что она является объектом уголовного расследования. Азезат предупредила наш офис и руководители посоветовали ей быть крайне осторожной.
Два дня спустя, по запросу Азезат, полиция направила в наш офис официальное письмо, в котором говорилось, что госпожа Абедигба участвовала в преступном сговоре, кибер-преступлении, попытках похищения и мошенничестве. Ей было предписано явиться в полицию 14 августа к 10:00.
Моя коллега, как было указано, явилась в понедельник в сопровождении главного редактора Мусикилу Мойеда (Musikilu Mojeed). Пока они ожидали беседы с начальником полицейского участка Эммануэлем Оньенхо (Emmanuel Onyeneho), вооруженный младший сотрудник конфисковал мобильный телефон Азезат и затем задержал её.
Господин Оньенхо появился несколькими часами позже, вернул телефон госпоже Абедигба и попросил её набрать какой-то номер. Так вышло, что номер оказался моим. Затем детектив попросил меня присоединиться к ним. Я наслаждался куском шоколадного пирога, когда поступил звонок, так что остатки десерта проглотил второпях, пока тянулся за ключами.
Я наслаждался куском шоколадного пирога, когда поступил звонок, так что остатки десерта проглотил второпях, пока тянулся за ключами.
Я прибыл около 14:30 и попал под обстрел вопросов господина Оньенхо, целью которых было выяснить, кто стал источником материала о промежуточном докладе главного инспектора Ибрагима Идриса тогда исполнявшему обязанности президента Йеми Осинбаджо об осаде службой госбезопасности Национальной ассамблеи Нигерии 7 августа.
Эту статью я написал в ночь на 9 августа, получив сообщение от надёжного источника и заверив его у двух высокопоставленных сотрудников полиции. У полиции не было претензий к точности истории. Они лишь предполагали, что она не предназначена для публикации. Справедливости ради по отношению к начальнику полиции: пятистраничный документ (помимо того, что был очень коряво составлен) содержал массу ошибок, которые выставляли его в плохом свете.
Когда я прибыл, господин Оньенхо отпустил мою коллегу Абедигба. «Мы лишь использовали вас как промежуточную цель, чтобы получить главного подозреваемого», — заявил ей полицейский.
«Господин Оньенхо не смог на месте выудить информацию об источнике»
Вскоре стало абсолютно ясно, что господин Мойед и я окажемся в заключении. Сотрудник в джинсах и футболке внезапно сел возле нас, блокируя выходы. Полицейский носил дреды и был обут в желтые болотные сапоги. Он оставался совершенно невозмутимым внешне, внимательно прислушиваясь к нашей беседе.
Господин Оньенхо потребовал мой телефон, когда явился встретить меня у входа, но я сказал, что телефона у меня нет. Он очень заинтересовался этим фактом и несколько раз обошёл меня, чтобы убедиться, что я сказал правду. Мои редакторы рекомендовали никогда не брать с собой телефон в случае, если меня вызывают на допрос, потому что оперативники могут раскопать детали, не связанные с их расследованием, а также установить прослушку.
Перед тем, как начать меня допрашивать, господин Оньенхо похвастался, что мой зарплатный счёт в Ecobank был заморожен несколькими часами ранее. Я тут же вспомнил о транзакции, которая не прошла через мобильное приложение банка за секунды до того, как я получил телефонный звонок с требованием приехать на станцию. Прежде чем я успел поинтересоваться, получил ли полицейский судебный ордер на принятие подобных мер, он начал настойчиво расспрашивать меня об источнике материала.
Когда господин Оньенхо не смог на месте выудить информацию об источнике, он проинформировал своего начальника в STS и перешёл к следующему шагу. Сотрудник администрации, отвечающий за центр содержания под стражей STS, сказал, что мы должны проследовать в штаб-квартиру для дальнейшего разбирательства.
«Он много раз пытался указать мне, что писать»
Четыре полицейских в штатском, сотрудник администрации и Оньенхо доставили нас в недра штаб-квартиры.
Мы прибыли в офис Сани Ахмаду (Sani Ahmadu), комиссара полиции, курирующего работу контрольной группы инспектора полиции (IGP), подразделением которого является STS.
Как только мы заняли места, господин Оньенхо немедленно начал хвастаться «разведывательной операцией», которую они провели, чтобы арестовать меня, но господин Ахмаду прервал его, видимо, чувствуя, что эта информация не для наших с господином Мойедом ушей.
Ахмаду заявил, что статья, опубликованная Premium Times, нарушает закон, но заверил нас, что его люди будут корректны, занимаясь решением этой проблемы. Мне дали ручку и два листа бумаги, чтобы написать заявление.
Нигерийские полицейские завершают тренировку в 2015 году. Фотография AMISOM, общественное достояние.
Как я уже писал, господин Оньенхо всё время вмешивался. Он много раз пытался сказать мне, что писать, но я отклонял его попытки. Он настаивал на том, чтобы я указал количество раз, когда писал неприятные материалы о господине Идрисе, главе нигерийской полиции, либо о полиции вообще, как о системе, либо даже о нигерийском правительстве в целом. Я не обращал на это внимания.
Пока я писал заявление, сотрудник, помогавший господину Оньенхо, прошептал, что у меня «проблемы».
Спустя примерно полтора часа потраченного с полицейскими времени, я сдал заявление, как раз когда господину Ахмаду доставили ранний ужин. «Нам придётся подождать», — сказал я Мойеду, который сидел примерно в метре от меня.
«Каждый, кого доставили на допрос, является „главным“ подозреваемым»
Пока мы ждали, я заметил, как господин Ахмаду что-то набирает на клавиатуре своего телефона Samsung. Он доставал ордер, чтобы удержать меня под стражей. Можно было услышать голос другого сотрудника, который пытался убедить судью подписать ордер. Через 45 минут прокурор, прикомандированный к STS, прибыл с бумагами.
Он достал один документ и показал его господину Ахмаду и другим сотрудникам. Господин Мойед сказал мне, что это ордер, и порекомендовал сохранять спокойствие, несмотря ни на что.
Мы слышали, как полицейские отметили, что срок действия ордера — с 15 по 25 августа. Тем временем господин Ахмаду принялся за еду. Он также прочитал моё заявление и был готов завершить заседание.
Затем телефоны господина Мойеда стали безостановочно гудеть. Очевидно, Азезат и Тосин Омонийи (Tosin Omoniyi), другой коллега, который также побывал в STS до освобождения Азезат, сообщили новости другим сотрудникам офиса. Едва одолев половину моего заявления, господин Оньенхо уже начал получить звонки от наших адвокатов и других встревоженных ситуацией лиц.
Как раз перед тем, как мои надзиратели вернули меня в STS, господин Ахмаду в последний раз спросил, раскрою ли я свои источники. Я ещё раз отказался. Когда мы пошли на выход, господин Мойед обернулся и обратился к нему:
«Я лишь хочу, чтобы вы знали: ваши действия, эта попытка посадить репортёра за то, что он пишет статью, — может значительно смутить эту страну».
«Мне всё равно, — спокойно ответил господин Ахмаду, после чего язвительно добавил, — идите и расскажите это тем, кто боится СМИ. Мы не из пугливых!».
«Мне всё равно, — спокойно ответил господин Ахмаду, после чего язвительно добавил, — идите и расскажите это тем, кто боится СМИ. Мы не из пугливых!».
Когда мы спускались по лестнице из офиса господина Ахмаду, полицейские спросили Мойеда, каким это образом задержание журналиста за публикацию конфиденциального документа может смутить страну.
«Ваш вопрос показывает, что вы не осознаёте, какие последствия может повлечь за собой данное вам задание», — ответил Мойед.
Прежде чем они смогли найтись с ответом, мы уже добрались до автостоянки. Всё тот же автобус Hiace сделал крюк, чтобы отвезти нас обратно в центр STS.
Через несколько минут мы снова оказались в месте заключения. Господин Оньенхо быстро подготовил протокол для моего задержания.
Он сказал мне снять наручные часы, пояс и ботинки и приготовился препроводить меня в камеру. Господин Мойед, несмотря на то, что явно злился и переживал, по-прежнему сохранял спокойствие и предупредил Оньенхо, что меня не имеют права пытать или каким-либо образом вредить мне во время заключения.
«Хорошо, я скажу ребятам в камере, чтобы его не трогали», — ответил полицейский, к моему облегчению. Я заметил: «Это мне очень поможет».
«Хорошо, я скажу ребятам в камере, чтобы его не трогали», — ответил полицейский, к моему облегчению. Я заметил: «Это мне очень поможет».
Женщина-полицейский, которая регистрировала заключенных, дала Оньенхо ключ от камеры и указала в её направлении. «Идите за ним», — приказала она мне.
Каждый, кого доставили на допрос, является «главным» подозреваемым в этом центре, и к нему относятся с презрением, что ещё усугубляется, если тебя задерживают.
«Я скажу ребятам в камере, чтобы его не трогали»
Около 17:30 я оказался в камере. Когда железная зарешеченная дверь открылась, на нас тяжело пахнуло плесенью. Мойеду сказали отойти назад, а полицейские втолкнули меня внутрь. Около минуты Оньенхо потратил на то, чтобы поговорить с каждым из главных в камере и предупредить, что они должны обеспечить мою безопасность.
«Президент, генеральный инспектор, ответственный за пытки, — сказал он, адресуясь к разным заключённым в зависимости от их „ролей“ в камере, — этот человек — журналист и гость генерального инспектора (имея в виду господина Идриса, начальника нигерийской полиции), он оказался здесь по иным причинам, нежели все остальные».
«Если он на кого-то из вас пожалуется, этот человек дорого заплатит за свой проступок, это понятно?».
«Абсолютно понятно», — ответили они в унисон.
Затем Оньенхо указал на одеяло в углу помещения и сказал, что мне должны устроить там лежбище. Прежде чем я успел шепнуть слова благодарности, полицейский исчез и дверь камеры захлопнулась за ним.
Мне рассказывали, как новых заключённых обычно подвергают пыткам, особенно, если новички пришли с пустыми руками. Это своего рода ритуал, цель которого — ослабить вновь прибывшего и подчинить его власти, действующей в камере.
«Кто это?», — пробормотал сонный голос из-под кургана грязных футбольных маек.
«Na one oga oh and dem don talk say make we no touch am», — ответил «президент» камеры. Он большой человек, и нам сказали его не трогать.
«So person wey just come today now go dey siddon for president side, they sleep for president bed and e no bring anytin for president?» — вскипел другой парень. То есть, он только явился, будет сидеть возле президента, спать на постели президента, но не принёс ничего президенту?
«My people wan know whether you bring bread come, oga?», — спросил меня президент. Мои люди хотят знать, принёс ли ты нам хлеба, чувак.
«No, I no carry bread come but I get small change for my pocket if una wan buy anytin». Нет, я не принёс хлеба, но у меня в кармане есть немного мелочи, если вам нужно купить что-нибудь.
В камере все оживились.
«This our new journalist e weigh so?», — ритмично начал президент. Наш новый журналист справится с задачей?
«E weigh!» Он того стоит! Он справится.
«If una sure say e weigh make una give am seven gbosas!», — сказал президент. Если вы уверены, что он того стоит, то выдайте ему семь gbosa (приветствия).
«Gbosa! Gbosa! Gbosa! Gbosa! Gbosa! Gbosa! Gbosa!».
У меня в карманах бренчало примерно 6 000 нигерийских найр (около 17 долларов США). Господин Мойед советовал, чтобы я взял в камеру только половину. Даже если бы у меня не было при себе денег, когда я оказался за решёткой, президент всё равно не дал бы причинить мне вред, следуя предупреждению господина Оньенхо.
Я узнал, что есть камеры с гораздо более ужасными условиями содержания, куда могут перевести людей. Президент попросил придержать мои наличные до следующего утра, когда они будут заказывать еду.
Я провёл в камере едва ли 15 минут и мне уже было ужасно жарко. 34 человека забиты в конуру 12×12. В бетонной камере рядами сидели молодые люди — многие небриты и с пыльными головами — словно посадки орхидей в сезон сухих африканских ветров. Было сложно представить себе, как они умудрялись ночью спать в такой скученности.
Среди 34 человек, с которыми я сидел, были похитители, участники вооружённых грабежей и даже подозреваемые в участии в «Боко Харам» [прим. переводчика: радикальная нигерийская исламистская организация]. Они не были переведены в тюрьму для «осуждённых» подозреваемых, потому что предоставляли полиции информацию и уже договаривались о выходе на свободу.
«Я в этой ситуации с конца февраля, — рассказал мне президент. — Бывший президент незаконно протащил это одеяло в мае и я его унаследовал, когда чувака перевели».
Именно в этот момент я осознал, что одеяло, на котором я сидел, не видело воды и мыла три месяца.
Именно в этот момент я осознал, что одеяло, на котором я сидел, не видело воды и мыла три месяца.
«I go bring clothes now make you use am do pillow, dem dirty small but you fit manage am», — сказал президент, пытаясь помочь мне примириться с новой реальностью. Я принесу немного тряпья, которое ты можешь свернуть и использовать, как подушку, оно немного грязновато, но ты привыкнешь.
Он находился здесь по обвинению в угоне машин. Его подельник уже давно вышел, сумев «помочь» себе. Но у президента не было ресурсов, которые помогли бы отмазаться от обвинения.
«Dem no even gree carry me go court again. My mama and brother no get enough money wey dem fit use fight for me», — сказал он. Они не хотят снова тащить меня в суд. У моей матери и брата нет денег, чтобы бороться за меня.
Просто приплюсуй 18 минут
Было уже 19:30 и нас позвали на христианскую молитву; сокамерники-мусульмане уже завершили свою. На цифровых часах президента —19:12.
«We know say e no correct, but e get as we dey use am». Мы знаем, что это неверно, но мы используем их как есть.
«Why you no fit correct am?», — спросил я. Почему ты не выставишь точное время? Он кинул мне часы, и я тут же увидел, что головка заводного механизма сломана.
«Just add 18 minutes to anytin wey you see for the screen», — сказал он. Просто приплюсуй 18 минут к тому времени, которое видишь на экране.
После молитв, которые длились около часа с благословениями и песнопениями, настало время ужина. В воздухе витало напряженное недовольство. Президент камеры заказал пищу на 16:40, но доставки ещё не было.
«Охранник!», — крикнул он, пытаясь привлечь внимание, чтобы полицейский поискал доставщика.
«Oga journalist, na so dem dey treat us for here». Босс журналист, вот так к нам относятся здесь.
Ребята точно знали, какие офицеры благожелательно настроены, а к каким лучше не обращаться. Заключённые запоминали такие вещи.
Ребята точно знали, какие офицеры благожелательно настроены, а к каким лучше не обращаться. Заключённые запоминали такие вещи.
Около 21:00 прибыл ужин. Президент, которому помогали генеральный инспектор и ответственный за пытки, выдали продовольствие 26 сокамерникам. Кто-то ел лапшу, другие заказали бобовую кашу. Еду поделили, и каждый получил лишь крохотную порцию.
Более дюжины человек получили на ночь лишь garri (мучная каша из кассавы) и kulikuli (закуска с арахисом). Мне было сказано, что у этих заключённых нет денег и семьи, либо друзей, которые достаточно бы о них беспокоились, чтобы навещать в тюрьме и, тем более, наполнять их карманы.
Пока остальные ели, я быстро заснул. К счастью — что довольно странно — тут не было комаров. Проснулся в 5:00. К 6:40 и христиане, и мусульмане завершили молитвы.
В 7:00 в камеру по расписанию явился охранник для переклички сидельцев. Остальные уже знали, когда приходит полицейский, и поднялись на ноги.
«Who dey sit like chief for there?», — ткнул мне в глаза фонариком полицейский. Кто там расселся, словно начальник?
Из всех заключённых я был единственным, кого охранник, пришедший на утреннюю смену, видел впервые. Он сказал, чтобы я присоединился к остальным, стоящим на голом бетоне. Один за другим мы должны были двигаться на другую сторону, получая номера.
В какой-то момент я подтолкнул вперёд ответственного за пытки. «Na your turn», — сказал я. Твоя очередь.
«Na you dey sleep for Aso Rock, make you go first», — ответил он. Ты теперь спишь в Aso Rock, так что иди первым. Сокамерники называли Aso Rock зону, где лежало одеяло президента, — это ироническая отсылка к вилле президента Нигерии, носящей то же имя.
Сокамерники называли Aso Rock зону, где лежало одеяло президента, — это ироническая отсылка к вилле президента Нигерии, носящей то же имя.
До того, как подсчёт закончился, я уже смешался с моими приятелями-сокамерниками, и мои замечания вызывали одобрение многих из них.
Впечатление, которое я получил от тюремных камер, можно выразить в двух словах: насилие и эксплуатация. Но в один прекрасный день я понял, что заключённые, неважно, сколько времени они провели за решёткой, могут оставаться искренними людьми.
Мы братались и обсуждали наши личные беды без страха. Некоторые открыто говорили о преступлениях в камере, признаваясь в таких вещах, которые держали в тайне от следователей. Неписаное правило гласит, что сокамерники не должны разглашать доверенные им признания, а игнорирование подобных правил может обойтись тебе очень дорого.
Другие говорили, что уже признались полиции и ждут привлечения к ответственности. Полиция часто обещает помочь в суде тем, кто признается, но так как такие договорённости редко происходят в присутствии адвоката, их выполнение тяжело обеспечить. К тому же суд продолжает воспринимать словесное признание подозреваемых как доказательство вины.
В моём собственном деле тоже был момент такой практики, когда я тайно и срочно был доставлен в суд днём 15 августа. Прокурор и полицейские обещали, что дадут мне возможность позвонить в офис или адвокатам, если я буду сотрудничать, однако на деле это оказалось простой уловкой.
Один в зале суда
Господин Ахмаду прибыл в центр задержания, чтобы повторно допросить меня.
Он ожидал, что я раскрою источник моей истории, потому что меня изолировали от Мойеда. Ахмаду также пообещал, что меня немедленно отпустят, а ещё я получу некие льготы. Но я упёрся, что привело к потере лишних 40 минут для нас обоих или, по крайней мере, для него.
Около 11:00 прибыл мой завтрак, купленный Уильямсом Обас-Ота (Williams Obase-Ota), администратором Premium Times. Он пришёл вместе с одним из наших адвокатов, и, убедившись, что я начал есть, около полудня они покинули помещение.
Около 13:00 мне сообщили, что я скоро предстану перед судом, и я поинтересовался, можно ли мне позвонить господину Мойеду или нашим адвокатам. Полицейские отказали. К 13:30 меня загрузили в автомобиль Nissan, который должен был увезти меня в суд в Кубве (это около 25 минут дороги). Я продолжал настаивать на телефонных звонках, однако снова получил отказ.
[5]Абуджа ночью. Фотография Джеффа Аттавея (Jeff Attaway) на Flickr (CC BY 2.0)
Прокурор отозвал меня в сторону и сказал не сопротивляться, потому что он может позволить мне позвонить во время поездки и у него в любом случае нет намерения дольше задерживать меня.
Я забрался в автомобиль с тремя полицейскими. Прокурор отправился на своей машине. Мы оказались в суде Кубвы около 14:30. Прокурор попросил нас подождать в машине, пока он отправился на встречу с судьёй.
Нас вызвали около 15:45 — дискуссия между прокурором и судьёй затянулась больше, чем на час. Меня немедленно поместили на скамью подсудимых. Ещё пока мы ждали снаружи, я периодически спрашивал прокурора, намерен ли он сдержать слово и дать мне позвонить, но он всё время отказывал.
В зале суда я был один. Сторону обвинения представлял прокурор, другой адвокат, которому прокурор позвонил, назначая встречу в суде, и, наконец, двое или трое полицейских, меня сопровождающих. Были зачитаны обвинения: нарушение статей 352, 288 и 319A [6] Уголовного кодекса Нигерии, — преступления, связанные с сексуальным насилием и убийством, а вовсе не с вторжением и захватом полицейского документа, о чём изначально говорили сотрудники.
Я заявил о своей невиновности, несмотря на то, что не ознакомился с обвинениями детально. Прокурор, который искренне обещал, что не хочет дольше держать меня за решёткой, потребовал оставить меня под стражей, чтобы полицейские смогли продолжить расследование.
Судья тут же поддержал его сторону, объявив, что я должен буду содержаться в заключении в течение пяти дней и предстану перед судом снова 20 августа.
Сначала обвинения, потом любопытная встреча этих двоих, затем прокурор забрал у меня удостоверение личности, — мне было необходимо прояснить это прямо здесь.
До того, как судья ударил молотком и отправился восвояси, я быстро проинформировал его, что являюсь журналистом Premium Times. Сказал, что вовсе не взламывал штаб, чтобы выкрасть документы из офиса генеральной прокуратуры, как было сказано в сообщении прокурора.
Судья был ошеломлён и пристально взглянул в глаза прокурору, явно чувствуя подвох. Я сказал, что мне нужно позвонить. Мне отказали в доступе к нашему офису и адвокатам.
Судья был ошеломлён и пристально взглянул в глаза прокурору, явно чувствуя подвох. Я сказал, что мне нужно позвонить. Мне отказали в доступе к нашему офису и адвокатам.
Сначала судья заявил, что прокурор позволит мне сделать телефонный звонок позже. Но тут же передумал, потребовав, чтобы служащий принёс мне мобильный телефон и я смог прямо сейчас позвонить, куда мне угодно.
Всё судебное разбирательство длилось около 10 минут. Я позвонил господину Мойеду, вкратце рассказал ему о происходящем, успев передать немного информации, прежде чем меня увели.
Я вернулся за решётку опустошённым, недоумевающим от мысли, что проведу здесь все выходные. Я задумался над тем, почему мне отказали в контактах с офисом и юристами.
«Они хотят сломить ваш дух настолько, насколько смогут»
На следующий день меня посетил господин Мойед и посоветовал набраться терпения, потому что я скоро выйду на свободу. Именно тогда он впервые намекнул, что мой арест вызвал волну гнева любителей свободы в Нигерии и за её пределами.
«Вы будете гордиться собой, когда выйдете на волю, — сказал Мойед. — Сохраняйте спокойствие и потерпите, потому что свобода уже близко».
Непосредственно перед приходом Мойеда полицейский отказал мне в просьбе почистить зубы за пределами камеры, не говоря уже о посещении душевой. Я провёл уже два полных дня без мытья и лишь раз почистил зубы.
Всё это я шёпотом рассказал Мойеду в офисе господина Агу. «Всё понимаю, это часть их тактики, — ответил он. — Они хотят сломить ваш дух настолько, насколько смогут. Просто держитесь и не давайте им возможности выиграть».
Несколько минут спустя, перед тем, как господин Мойед обратился к господину Агу, чтобы обсудить моё состояние, старший офицер предложил нам обоим akara [традиционная закуска, жареный во фритюре пирожок] и воду. Это была моя первая еда за день.
Поговорив с Агу в течение получаса, Мойед собрался уходить. Господин Агу сказал, что я могу остаться в его офисе, чтобы подышать свежим воздухом, но это были лишь пустые обещания, чтобы сохранить лицо. Как только Мойед покинул здание, полицейский вызвал сотрудника, который увёл меня обратно в камеру.
Было уже за 19:00 и президент готовил христиан к молитве. Закуска, которую я съел, тяжёлым камнем лежала в животе и усыпила меня прямо в середине вечерней молитвы.
Когда охранник явился для проверки в 7:00 в пятницу, он попросил меня выйти и усадил за стойку.
«If you get anything for inside, make you go carry am», — сказал он. Если у тебя что-то есть внутри, иди и достань это.
У меня ничего не было — я носил одну и ту же одежду со вторника.
«Call that your oga make he come sign for your bail», — сказал полицейский. Позвони своему начальнику, скажи, чтобы пришёл и забрал тебя под залог.
Я позвонил господину Мойеду, который уже был на пути на станцию. Позже я узнал, что решение о моём освобождении было принято за ночь до того, но было слишком поздно, чтобы тащить меня в суд в это время. Я должен был оказаться перед судьёй, который вернул меня под стражу до понедельника, до того, как я мог быть освобождён в пятницу.
«Что если судья снова откажется отпустить меня под залог?», — спросил я у полицейского.
«No be him put you for cell, e no fit talk say make we no release you». Не он поместил тебя в камеру, так что не ему говорить нам, когда тебя отпускать.
Учитывая мой опыт с судом двумя днями ранее, я оценил доминирующее влияние полиции и других правоохранительных органов на суды по всей стране. Перед полицейскими судьи часто начинают кудахтать, аки курицы, но до сих пор я почти ничего об этом не знал.
За секунды до появления господина Мойеда охранник сказал мне выйти и принять душ. Сверху спустили приказ не выпускать меня в том оборванном виде, в котором я пребывал несколько дней. Несколько человек, подозреваемых в похищениях, были вызваны из камеры, чтобы набрать воды из колодца.
Я принял душ, надел чистые вещи, которые накануне принёс мой коллега и которые я отказался надеть сразу, потому что не было возможности помыться.
Свобода под залог
Я встретил господина Мойеда у главной стойки, появившись из душевой. «Теперь вы свободны», — ликующе сообщил он мне. «Аминь и спасибо вам!» — сдержанно ответил я.
Около 10:00 мы прибыли в суд. Наши адвокаты уже были на месте, а вскоре появился и судья.
Сиденья и пол были грязными. Перепачканное одеяло было забыто на полу, между скамьёй подсудимых и стеной. Ни одного компьютера или часов в комнате. Декоративные лампы и жалюзи тоже были сломаны.
Судья Абдулвахаб Мохаммед (Abdulwahab Mohammed) занял своё место в 10:15. Моё дело должно было рассматриваться четвёртым, но судья переместил его на первое место, секунды спустя после того как регистратор уже начал с дела, бывшего по списку первым.
Я сам занял скамью подсудимых прежде, чем меня туда поместили. Это были слушания о залоге, поэтому наши адвокаты были вызваны первыми. Заявка была принята, и прокурор не возражал. Это была заранее спланированная сделка.
Прокурор даже запросил облегчённых условий залога для меня, подписку о невыезде без внесения денег, как он сказал.
Обходительный судья, примерно лет тридцати, нашёл это смешным и попытался прикрыть ухмылку ручкой, прежде чем догадался использовать рукав своего одеяния.
«Он действующий президент?» — спросил он прокурора. «Он известный журналист, Ваша честь», — ответил он.
Судья одобрил запрошенную прокурором отсрочку до 7 ноября и согласился с ходатайством наших адвокатов, так что слушания быстро завершились. Меньше чем через полчаса я был свободен. Все слушания плюс бумажная работа по поводу залога заняли от силы 20 минут.
Полицейские, доставившие меня в суд, были первыми, кто попросил сделать со мной селфи. Сначала мне совсем не хотелось, затем кто-то сказал, что фотография — единственный безопасный способ показать, что я не имею к ним никаких персональных претензий. Я исполнил их просьбу.
Я также попозировал для фотографий с адвокатами и господином Обаз-Ота, который прибыл в суд, чтобы отвезти меня в офис. Но когда мы поехали, я увидел на экране его телефона новость, говорящую, что полиция обвинила меня в нарушении закона о государственных тайнах.
Почему они обвиняют меня в разглашении государственных тайн, если я не являюсь публичным должностным лицом? Единственное, о чём я немедленно подумал: правительство пыталось надеть на прессу намордник, и остановить его было невозможно, неважно, насколько странным было дело. Было трудно описать тот документ как секретный, потому что никаких указаний на это в нём не содержалось, что является широко известным фактом [7].
Более того, спустя несколько дней после моего освобождения Premium Times получила информацию, что господин Идрис был разгневан из-за нескольких моих статей [8], опубликованных в прошлом. Это понятно, учитывая, что фактологическая база моей работы не подлежит обсуждению. Но, понятно, что всё равно этого было недостаточно, чтобы закрыть меня на несколько дней. Опять же, за последние три года было несколько дел о преследовании журналистов, и некоторые из этих дел я освещал [9] в прошлом году.
Рискованная работа журналистов, с выборами, маячащими на горизонте
С учётом грядущих в 2019 году выборов, есть опасения, что журналисты станут мишенью или, как я, козлами отпущения. В машине мой коллега сообщил, что другой журналист, Джонс Абири (Jones Abiri), был освобождён спустя два года, проведённых под стражей. Он вышел на свободу 15 августа, через сутки после моего ареста.
Я вдруг осознал, насколько значительной оказалась поддержка и какой грандиозной стала история моего ареста, когда мой коллега из отдела информационных стратегий не позволил мне пройти в офис до тех пор, пока не сделал несколько моих фотографий, чтобы загрузить их вместе с горячей новостью о моем освобождении. Господин Обаз-Ота быстро припарковался в спокойном месте и сделал снимки в хорошем разрешении. Изображения появились повсюду ещё до того, как я вошёл в офис, и я и моё руководство собрали воедино выражения нашей благодарности.
Администрация Бухари осознаёт, какую важную роль играют медиа в свете приближающихся выборов. Это понимали раньше и те, кто привёл его к власти три года назад. Как было написано в редакционной статье Punch 24 августа [10], Premium Times играет ведущую роль в расследовании ошибок администрации, что делает это газету главной целью для преследований.
Бабаджиде Отитою (Babajide Otitoju), политический аналитик, также рассматривает мой арест как часть отчаянной стратегии государственных деятелей запугать журналистов перед 2019 годом, называя это «серьёзным преувеличением».
Бабаджиде Отитою (Babajide Otitoju), политический аналитик, также рассматривает мой арест как часть отчаянной стратегии государственных деятелей запугать журналистов перед 2019 годом, и аналитик называет это «серьёзным преувеличением».
В начале прошлого года руководство нигерийской армии было крайне недовольно работой журналистов и натравило полицию, чтобы арестовать издателя Дапо Олоруноми (Dapo Olorunyomi) и Эвелин Окакву (Evelyn Okakwu) [11], коллегу из юридического отдела. В тот же день они были отпущены и дело не было доведено до суда только потому, что в отличие от моей истории, там не было никаких серьёзных жалоб.
Я провёл в заключении три дня. Но у меня было достаточно времени, чтобы осознать, как зыбко положение журналистики в Нигерии, несмотря на почти два десятилетия непрерывного гражданского правления.
Мне было страшно оказаться в тюрьме, быть изолированным, бездоказательно обвинённым в преступлениях.
Но я остаюсь бесконечно благодарен всем тем, кто добивался моего освобождения по всему миру. Невероятная сила поддержки, оказанной моей организации и мне, только укрепила меня в решении всегда оставаться голосом тех, кто не может говорить за себя, настаивать на праве народа на информацию и блюсти подотчётность наших лидеров.