[1]ФОТО: общественное достояние с PIxabay.
Это третья из шести частей серии «Спящий или мертвый» — рассказа активиста по имени Сармад аль-Джилани (Sarmad Al Jilane) о том, что ему довелось пережить в сирийской тюрьме. Читайте также часть 1 [2] и часть 2 [3].
Лицо твоего мучителя приходит на ум, когда ты слышишь звук его шагов. Мы спускаемся с седьмого неба, ощущения, по крайней мере, такие, когда он неожиданно открывает цепь, потом наручники. Он поднимает нас и тащит к двери, пиная и крича.
Коридор заполняют крики и стоны. Все чувства соединяются воедино в ушах, и в глубине души все трясутся от страха. Здесь только смерть блуждает без присмотра, безмятежно, не боясь ни палача, ни его жертвы, не заботясь ни о повешении, ни о веревке, ни о колесе, одинаково равнодушная и к следователям, и к «предателям», и даже к Мухаммеду, выдавливающему из нас остатки жизни.
Мы возвращаемся в нашу камеру и, пройдя пару шагов, падаем на пол. Нам вытирают окровавленные кисти рук и стопы. Каждый приберег для нас кусочек хлеба; нас кормят и мы проваливаемся в мертвый сон.
Так продолжалось три дня, всё повторялось до мельчайшей детали. Четвертый день: перекличка начинается и заканчивается, но наши имена не называют. Пребывание в тюрьме гораздо тяжелее, чем вы можете себе представить. Обременительны дни и ночи. Обременителен мрак. Даже если тебя не пытают, ожидание делает это за них. О нас забыли? Мы навсегда останемся здесь? Почему нас не вызвали? Нашли ли они наши телефоны или ноутбуки? На вас обрушивается нескончаемый поток вопросов.
День заканчивается, а все дни здесь одинаковые: зловоние гнилья и крови, окружающие тебя стоны. Ты выучиваешь каждую трещинку кожи других заключенных и одинаковых стен. Отвратительная привычность во всем.
То же самое и на пятый день, до вечера, до того, как охранник открывает дверь: «Сармад, на выход!» Я выхожу, ожидая, что мою голову покроют, а запястья заключат в наручники. Через коридор я прохожу в комнату. Я думаю, она похожа на ту, первую. «На колени!» — я стою на коленях, опустив голову. Речь сопровождается медленным скрежетом ручки; в комнате двое. «Ох, Сармад, Сармад. Признаться, ты хорошо выглядишь, даже старше своего возраста, могу предположить, что, как сын доктора, ты, наверняка, прекрасно воспитан. Почему же ты носишь при себе оружие?»
Он начинает с обвинения во владении оружием, ожидая, что я как минимум признаюсь в участии в протестах. «Я не держал при себе оружие и не собираюсь». Удар кнутом из-за спины, и я падаю на пол, и кто-то — очевидно, третий присутствующий, — садится на меня, коленями упираясь мне под плечи. «Отвечай на вопросы с уважением, чтобы мы продолжали относиться к тебе с уважением!» — говорит он, стараясь не выдать свой акцент.
Следователь продолжает: «Слушай, Сармад, расскажи нам всё спокойно. Мы даже сделаем тебе чашку чая. Допустим, я поверю, что у тебя не было оружия, но если ты будешь говорить, что не ходил на протесты и не снимал их, мы рассердимся». Тот, кто сидел на моей спине, поднимается. «Да, я протестовал, и протестую до сих пор». Меня усыпают чередой ударов по спине и ниже, вплоть до стоп, и продолжается это несколько минут, пока он не решает остановиться.
«Давай послушаем вот это, Сармад». Он проигрывает видео, на котором запечатлено мое участие в протесте. «Сармад, ты слушаешь? Мы ни с кем не обращаемся несправедливо. Это твой голос, а видео было взято с Al-Jazeera». «Та самая Al-Jazeera, которая, как вы утверждаете, фальсифицирует новости. Так это тоже должна быть фальсификация», — приходит мне в голову.
Это утверждение ознаменовывает окончание словесного допроса, и он начинает говорить со мной на единственном языке, который он по-настоящему понимает. Он бьет меня, продолжительное время, изредка ненадолго останавливаясь. После, как мне показалось, часа, он наконец-то останавливается. Шатаясь, я ухожу в свою камеру.
Меня будят пинком. Мне кажется, что я спал в оцепенении с того самого первого допроса. Голова накрыта, руки в наручниках, я отправляюсь в свое обычное утреннее путешествие, в том же самом направлении. Опять те же самые голоса. Я опускаюсь на колени. У меня проблемы с околоносными пазухами, которые делают мое дыхание шумным. «Если ты не в силах остановить этот шум, тебе лучше перестать дышать, или я это сделаю за тебя!» Похоже, он чем-то занят. Я вдыхаю медленно и настолько бесшумно, насколько это возможно. Меня трясет: от страха или холода? Не важно, мои зубы все равно стучат. «Окей, Сармад, почему бы тебе просто не признаться и закончить всё это, чтобы я мог пойти домой и отпустить тебя? Кто еще снимал с тобой? Как вы отослали видео на телеканалы? Что-то еще, чего мы не знаем? Хотя мы уже знаем всё, мне бы хотелось услышать это от тебя».
Здесь нет возможности подумать: чем быстрее ты ответишь, тем меньше у них возникнет сомнений. «Я ничего не снимал. Я мог бы просто все отрицать и говорить, что ничего не сделал, но я сказал вам, что я был на протестах, потому что верю, что они принесут этой стране пользу». Он приказывает им развязать мне глаза. «Видишь? Я лучше, чем ты. Я развязал тебе глаза, чтобы ты мог видеть меня. Воспользуйся моим советом, Сармад. Ты молод и вся твоя жизнь впереди. Мы можем либо захлопнуть все двери перед тобой, либо открыть тебе тысячи дверей; выбор за тобой. Присаживайся, вот ноутбук: войди в свой Facebook-профиль или Yahoo, или что ты там использовал для отправки видео, и расскажи мне, кому ты их отсылал, и всё это закончится для нас обоих».
Строки всех свидетельств заключенных перемешиваются у тебя в голове в такой момент. Ценность твоей жизни неразрывно связана с ценностью жизней людей из твоего окружения. Ты начинаешь расставлять приоритеты: кто должен остаться в безопасности несмотря ни на что? И кем можно пожертвовать, если без этого не обойтись? Моя мама всегда говорила о «несчастьях, которых не пожелаешь даже врагам». Это одно из них. Никому не желаю пройти через то, что случилось со мной.
«В моей почте нет ничего, кроме обычных переписок. Вот смотрите, я авторизуюсь». После нескольких шлепков сзади шеи за ввод неверных паролей — несмотря на то, что я подготовил этот липовый ящик заранее для таких ситуаций, — мне удается войти с третьей попытки. Сайты знакомств, чаты и десятки онлайн-форумов. Он не убежден. «Ты за кого меня принимаешь? Никудышного следователя? Ты не имеешь понятия о том, что такое следователь Отделения военной безопасности, не так ли? Нет проблем».
Он завязывает мне глаза, надевает наручники, собирает со стола свои вещи и уходит. Проходят минуты, никто не считает мои дыхания, ни тюремщика, ни хлыста, растерзывающего мое тело. Дверь открывается. «На колени!» Это другой голос. Он начинает хлестать меня. Начиная со стоп и двигаясь выше. Крики вырываются из меня бесконтрольно. Он продолжает, с короткими перерывами, в которые он обливает меня ведрами очень холодной воды. Он выполняет это на протяжении часов, во время которых я слышу, как он наливает себе спиртное и потягивает его глотками; я также чувствую запах сигарет. К сожалению, в этой комнате нельзя курить и поэтому он тушит бычки об меня.
Я изнурен, и он решает отпустить меня при условии, что я смогу сам подняться. После нескольких попыток у меня это получается. Волоча, он отправляет меня в камеру. Я вхожу и теряю сознание.
Это всего лишь одна зарисовка опрометчивой системы, которая воспринимает мысль как преступление, а тех, кто думает, как преступников, заслуживающих быть помещенными в тюрьму. Системы, которая хочет чтобы мы прекратили галлюцинировать о свободе — свободе, которую диктатура ненавидит за ее изобличение правды.
«Сармад… Сармад, ты не можешь дальше спать. Вставай и иди помойся». Это Абдель Рахман. Как оказалось, я проспал до следующего вечера — кроме короткого момента во время очередной переклички. «Полегче, парень, тебя либо отпустят, либо переведут, как и всех здесь», — говорит он, улыбаясь.
Абдель Рахман — молодой парень из города Табка. Он один из нескольких интеллектуалов здесь; со всеми он разговаривает с никогда не угасающей улыбкой. Раньше он работал в культурном центре Ракки, что дало ему возможность много читать. Они вломились к нему в дом и нашли кое-какие запрещенные книги и фотографии с протестов. Этого было достаточно, чтобы арестовать его.
На следующий день привозят несколько новеньких. Все говорят о Тахере, которого перевели в одиночную камеру рядом с нашей. «Чтобы арестовать его, им пришлось ранить его в ногу. Он усложнил им задачу, перерезав себе сонную артерию лезвием», — рассказывает один из новеньких, находящийся под впечатлением от силы Тахера. Он продолжает: «Он высокий и большой, ровня им».
Прошли часы прежде, чем Тахера вызвали на допрос. Мы беззвучно спешим к маленькой щели в двери, чтобы взглянуть на него: высокий, широкоплечий молодой человек со скобками в ноге, поддерживающими на месте кости, разбитые пулей, и швами на шее. Охранники его боялись!
Они выводят его в коридор. Мы молчим, замерли и пытаемся что-нибудь расслышать. Ничего! Ожидание того, что случиться с Тахером, разнообразило нашу рутину. Кажется, его забрали в дальнюю комнату для допроса. Время идет; все молчат. Мы возвращаемся к тому, чем занимались до этого, то есть ничем. Нам не остается ничего, кроме как сидеть и ждать.
С грохотом открывается дверь в коридор. Звуки шагов охранника приближаются. Дверь камеры отворяется и Тахера кидают на пол. Дверь закрыта. Мы дожидаемся, пока охранник уйдет, и начинаем протирать раны Тахера от головы до пальцев ног. Если бы мы были собаками в тех дальних странах, мы бы сидели сейчас у огня, мы бы ели, нас бы ласкали, даже защищали. Но здесь как человек ты ждешь своей очереди; либо ты чистишь чьи-то раны, либо кто-то чистит твои.
Меньше чем через час Тахер просыпается, и через несколько минут ему удается встать, с трудом. Он дотрагивается до выемки в двери! Она больше походит на окно могилы. Ни один из нас не осмеливался приближаться так близко к ней до этого, так как она предназначена исключительно для пользования охранниками и их друзьями.
«Господин Следователь! Я был потерянным молодым человеком, который обманул кучу девчонок. Неужели твоя сестра была одной из них? Поэтому ты так зол на меня? Избил ли я тебя когда-то и ты с тех пор затаил зло на меня? Если бы ты мне сказал, мы могли бы разобраться с этим по-дружески. Тебе не стоит утруждать себя».
Тахер кричит и смеется. Я слышал биение сердец вокруг меня и был почти уверен, что они могли слышать мое. «Мы живем только раз и поклоняемся лишь одному Богу. С самого начала мы знали, что можем умереть. По крайней мере давайте умрем, напугав их. Вы думаете, все эти убийцы вокруг нас убивают, потому что мы боимся их? Нет — они боятся нас больше, чем мы боимся их».
Он разговаривает с нами громко, чтобы охранники могли его услышать. Три охранника выворачивают дверь, открывая ее, и вламываются в камеру. Они яростно бьют Тахера и забирают его.
Это был последний раз, когда я видел Тахера в Отделении военной безопасности в Дайр-эз-Зауре.