Спящий или мертвый. Часть 1: «Всё вокруг кричит о смерти»

Это первая из шести частей серии «Спящий или мертвый» — рассказа активиста по имени Сармад аль-Джилани (Sarmad Al Jilane) о том, что ему довелось пережить в сирийской тюрьме.

Вдали от сияющего виртуального мира вы смотрите на себя и понимаете, что вы — единственный, кто перестал быть его частью. Это медленно просочилось из вас наружу, распространяя боль как истину, которую вы теперь так ясно видите, снаружи и изнутри. Истину, оправдывающую свое имя. Единственную, воплотившуюся в чувствах и эмоциях, а не в пустых метафорах.

Когда вы возвращаетесь в реальный мир, оказываясь за пределами магии сцены, театрального очарования и актерских образов, открываете дверь, ведущую за кулисы, то люди внезапно превращаются в существ из плоти и крови, и всё вокруг кричит о смерти. Не осталось никаких сомнений, вы уверены в своем существовании, хотя земля все еще вращается вокруг оси, приближаясь к неизбежному концу. Вы осознаете, что вы здесь, навеки заключены в четырех стенах, которые воздвигали ваши родители, а до них — деды и прадеды, кирпичик за кирпичиком.

Они арестовывали моего отца и меня три раза. Однако, по мнению начальника охранного отделения, этого было недостаточно, чтобы я «усвоил урок», поэтому он пообещал, что четвертый раз я запомню навсегда. Он доказывал свое превосходство, разбивая вдребезги наше представление о жизни.

Пятеро молодых людей, вырванных из прекрасного сада нашей революции во время мирного протеста. Этого оказалось достаточно, чтобы погрузить весь город в ночную тьму, в которой слышны крики «Аллаху акбар» [Бог — великий]. Поднялись все кварталы, кроме моего. Впервые в жизни район заполнила тишина, отстраненность, именно тогда, когда всё должно было быть иначе — хотя я не ожидал многого от города, заполоненного охранителями режима и их пособниками.

Третья ночь. Абсолютное молчание — квартал был отрезан от электричества. Я нарушил безмолвие, прокричав несколько раз «Аллаху акбар» с крыши моего дома. Мой голос отзывался эхом в бесконечной тишине. Но через несколько минут единомышленники решили присоединиться ко мне. Я больше не был одинок. Вокруг были друзья, настоящие друзья, которые поддержали меня; вместе мы создали прекрасный образ, тот, который я видел в своих мечтах. В такие минуты вы понимаете, что выпустили джинна из бутылки, но вам уже все равно.

Звонок от отца: «Собирайся, придется встретиться со службой военной безопасности». Разговор прекратился.

Тут я осознал, что никакое количества мёда не поможет быстро вернуть голос после ночных криков, до того, как вы попадете в службу безопасности. Я прибыл на место. Полковник Гасан (Ghassan) и его люди, мой отец, и вот теперь и я.

Полковник Гасан начал беседу так: «Дай-ка мне послушать, как ты кричишь „Аллаху акбар“, или ты такой смелый, только когда сидишь далеко?». Его глаза, устремленным на меня, казалось, сочились ненавистью: «Хватит ли у тебя храбрости смотреть мне в лицо, а не пялиться в пол!».

То, что я сделал дальше, было не из-за смелости. Мне было восемнадцать и я сидел в этом помещении уже в четвертый раз. Возможно, это было и глупо, и тщеславно, и по-бунтарски. Я был очень уверен в себе, отвечая: «Не ожидал, что со вчерашнего дня вы успеете забыть мой голос. Не думаю, что когда-нибудь прекращал смотреть вам в глаза, так что с чего бы мне останавливаться сегодня?».

Это была одна из самых коротких в моей жизни бесед, которая принесла много страданий впоследствии. Впрочем, я ни о чем не жалею. «Бросьте его в одиночную камеру, и его отца тоже отправьте в изолятор».

«Отправьте его отца в изолятор», — омерзительное предложение, отвратительную вонь этих слов мои ноздри чувствуют и сейчас. Это превратилось в «синдром», навязчивую идею, которая мучила меня долгие месяцы.

Я пересекаю двор. Первое помещение: там я оставляю все свои вещи. Возвращаюсь на улицу и иду в другое здание, офис, коридор которого ведет в одиночные камеры. Я запомнил каждую мелочь перед тем, как вошел. Похоже, на этот раз моя клетка будет немного больше обычного, получше, чем мне обычно предоставляют. Мне предстоит соседствовать с одним заключенным, и я немедленно сажусь, не дожидаясь своей очереди, как это обычно происходит.

Через несколько минут, которые показались мне вечностью, охранник покинул камеру, и я опробовал популярный способ связи, отстучав сообщение кулаком по стене. Похоже, сосед попал сюда в первый раз. Поколебавшись какое-то время, он ответил мне. Никто из сидящих в соседних одиночках не смог подтвердить, что здесь сидит мужчина средних лет, похожий на меня, под именем Доктор. В полной темноте невозможно различить черты моего лица, здесь нет врачей; мы все — всего лишь порядковые номера. «Может, он хотя бы звучит, как я??». Его не существует — отвечают мне. Может быть, его посадили в одну из больших камер. Может, прямо сейчас подвергают допросу. Дознаватель заверил меня, что если я сяду — они отпустят его. Лжецы. Как бы мне хотелось найти то пугало, которое бы разогнало всех уродливых ворон, пирующих в моем усталом мозгу.

Издалека доносятся крики «Аллаху акбар». Должно быть, уже десять утра: именно в это время каждый день отзываются люди. Дверь открывается. Всегда считал, что черный — цвет обреченности, пока не увидел желтые огни коридора, принесшего нам ужасный Гром [Ар-Ра’д (араб. Гром) — тринадцатая сура Корана].

«На допрос». Теперь я разгадал их тайну: чтобы защитить от нас государственную безопасность, не дать нам раскрыться как предателям и террористам, они говорят на диалекте алавитов, разыгрывая карту сектантского шантажа и рассматривая нашу жизнь через призму весьма ограниченных представлений. Это не дом, не страна, это проклятие, которое они называют сосуществованием, чтобы превратить в героя преступника из своего клана.

Я попадаю в комнату для допросов и вижу там тощее, с моей точки зрения, тельце Абу Имада (Abu Imad). Он начинает «дружескую» беседу, хотя даже не может скрыть выражение своего лица: «Сынок, ты еще так молод, ты можешь много чего сделать в этой жизни, добиться куда более важных вещей, чем болтаться с разными бродягами на демонстрациях, которые и так скоро захлебнутся». Я хранил молчание. Я запомнил это на всю жизнь. Правда, не могу вспомнить, в какой момент нормальным способом общения со мной стала дружеская беседа, переходящая в оскорбления и избиения. Впрочем, мне все равно, когда и как. Что-то внутри меня говорило, что я должен привыкнуть к наказаниям, хотя не сделал ничего, чтобы заслужить их. Привыкнуть получать наказание во всех его формах.

У него есть приказ содрать с меня столько кожи, сколько возможно. Он любит называть это «признаниями». Начинает с пластиковой трубки, которая, вероятно, обычно используется для сантехнических работ. Палач наслаждается вашими криками. Подарите ему радость, вы — ничто, ваши вопли невозможно сдерживать. Мои крики доставляли маловато радости, поэтому мучитель сменил трубку на кусок кабеля. Во время моего первого задержания я размышлял, занимается ли следователь коллекционированием мусора или это реальное оборудование, которое предоставляют сотрудникам. Один толстенный силовой кабель сплели из четырех других, чтобы потом предложить нам это чудесное — по мнению силовиков — изобретение.

Прошел всего час. Их было трое и они сменяли друг друга, а я по-прежнему оставался на месте. Тело онемело, я потерял голос и больше не мог кричать. Мучитель почувствовал охлаждение, что ему явно не понравилось, поэтому он ужалил меня шокером. Ток прошил меня насквозь. Электрический ток, которого хватило бы, чтобы осветить весь наш квартал. Мое полуголое тело, лежащее на полу, стало замечательным проводником. Онемение ушло и боль вернулась. Два ужасных часа, после которых он решил, что ночь все-таки настала. Думаю, что было около полуночи. Я решил поспать, хотя можно сказать, что другого выбора у меня просто не было.

Еще несколько часов — мне они показались несколькими минутами. Призыв к утренней молитве. Дверь открывается и гибельный свет заливает все. «Вылезай, шваль». Я отвечаю голосом измученного подростка: «Начальник, мой отец, должно быть, очень волнуется». «Заткнись и двигайся, тебя переводят». Это был первый раз. В предыдущих случаях следовало освобождение из тюрьмы. Куда они уводят меня?!