[Примечание редактора: оригинал данной статьи был опубликован в июне 2014 года; некоторые реалии и высказываемые мнения могли устареть].
Эта статья публикуется в рамках цикла статей блогера и активистки Марсель Шейваро, описывающего реалии жизни в Сирии в ходе продолжающегося вооружённого конфликта между силами, лояльными к правящему режиму, и оппозиционерами, которые хотят свергнуть его.
В очень нормальный день, во время обеда с моим другом в Турции, вдалеке от ударов бомб и смерти и рядом с удушением от вины из-за того, что я вдали от своего города, наслаждаясь такой роскошью, как электричество и связь, пока Алеппо умирает, я — чья зависимость от социальных медиа также сильна, как у человека рядом — открываю свою страницу в Facebook. Там я нахожу сообщение на моей стене от друга с тесными связями с повстанцами. В нём говорится: «Марсель, контрольно-пропускного пункта на Сабаа Бахрат [анг] больше нет. Он был уничтожен сегодняшней бомбардировкой. Я надеюсь, [здание] военно-воздушных сил следующее. Тогда, может быть, я почувствую что-то близкое к тому, что чувствуешь сейчас ты».
Этот друг хорошо знает меня. Он знает, что я ненавижу, когда моё имя пишут с буквой «A» на арабском, и пишет его правильно. Он знает что этот КПП в особенности многое значит для меня лично и не только с революционной перспективы. Он был на похоронах моей матери, которая была хладнокровно убита на этом КПП силами безопасности. От также знал, что я бы поняла его боль, когда он написал о печально известном здании ВВС, где пытали и убивали участников протестов. И он знал, почему я поняла его надежды на то, что это здание подвергнется бомбардировке.
В тот момент новости о КПП были шоком. Они значили абсолютный конец тех, кто прервал мою жизнь, и я не вполне поняла свои чувства. На самом деле, я чувствовала бесконечное онемение.
Позвольте мне поделиться с вами некоторыми из идеалов, на которых я росла в нашем доме. Как человека из консервативной христианской семьи меня растили в вере в то, что одна любовь могла стереть боль человечества в полном ненависти мире. Я верила, что все жизни — независимо от того, кому они принадлежали — были полностью святы. Поэтому я выступала против абортов, против войны, против смертной казни.
Я была отягощена моей верой в то, что прощение — сила и что Христос, в которого я верила, призвал нас прощать тех, кто несправедливо поступил с нами. Поэтому настоящей проверкой моей веры было простить людей с того КПП, моих новых врагов, тех, кто убил мою мать. И я провалилась. Я прошла через фазу, когда я была одержима убийцами своей матери. Кто они были? Что они делали? Из каких они были семей? К какой секте они принадлежали? Я смогла подкупить человека, который смог предоставить мне информацию. Я долгое время хранила тот листок бумаги и затем уничтожила его, когда стала достаточно сильна.
Я могла передать их имена своим вооружённым друзьям в Свободной армии Сирии, которые бы распространили информацию и убедились, что убийцы наказаны. Но я уничтожила листок, потому что не могла принять решение о том, что они должны быть убиты, или даже участвовать в подобном решении. Обладание такой властью сильно пугает меня. Обладание этой возможностью быть одновременно жертвой и судьёй — привилегия, но и проклятье, и она несомненно превосходит мои способности.
И всё же почти каждую неделю я выискивала их. Я стояла и изучала их издалека. К сожалению, они были такими же людьми, как и мы. Они улыбались, и они уставали. Они обменивались шутками и злились. Они работали в две смены, и я задавалась вопросом, кто работал в смену, когда была убита моя мать.
Они пьют чай, как я люблю его, сладким и прохладным. У одного их них был маленький сын, который навестил его на КПП вместе с женщиной под вуалью, чьё лицо я не смогла разглядеть. Знала ли его жена, что он застрелил мою маму? Или, если быть точнее, что он убил её? Позже я поняла, что я не могла вспомнить свою маму, не вспомнив и их. Лица её убийц медленно начали появляться там, где были её улыбка и пряди её волос. Голос мести во мне был сильнее, чем всё, чем она учила меня, выше даже её смеха. В тот день я решила, что больше не буду думать о них.
Я больше не держу обиду на них, но я не могу простить их. Я застряла между болью, местью и прощением. Я не могут — хотя это может быть правдой — признать, что и они могут быть жертвами режима Асада, который превратил их в убийц. Между нами в сирийских судах есть дело, которое, как я надеялась, я сниму после падения режима Асада в форме прощения, так как я верю, что это часть решения, чтобы Сирия вновь стала мирной.
Поэтому новости о том, что КПП был разбомблен Исламским Фронтом несколько дней назад, стали пощёчиной. Счастлива ли я, что они умерли? Правда ли я настолько изменилась, что могу черпать счастье из смерти других? Потеряла ли я привилегию возможности в один день простить их? Стала ли святость жизни менее святой для меня? Полностью ли война заразила мою душу?
Я не знаю точно, что я чувствую, но сейчас я полностью понимаю крик всех жертв, призывающих к отмщению. И я понимаю, как всё теряет ценность, когда ты встречаешься со смертью ежедневно. Я знаю, что учась адаптироваться, приобретаешь большее почтение к смерти, чем к жизни. В наши дни, которые все стали похожи друг на друга, смерть стала нормой, а жизнь — исключением.
В заявлении Исламского Фронта говорится, что, по предварительной информации, более 50 солдат и бандитов Асада были убиты во время операции. Но не были ли погибшие невинными людьми, которые оказались не в том месте в не то время? Я не хочу мести, но среди моей печали за невинных и друзей я не могу почувствовать грусть за КПП, или государственные учреждения, или убийц. Я всё ещё пытаюсь почувствовать удивление за чувство грусти из-за потери невинных. Я неспособна грустить из-за убитых убийц, хотя верю, что мир — решение для этого света.
В этом году, на свой день рождения, я получила маленький пистолет от друга, который волновался за меня, уязвимую в стране, где вооружён теперь практически каждый. Кто бы мог подумать, что оружие может стать символом любви? Но я огорчена тем, что стала жертвой дважды. Первый раз, когда я потеряла свою маму, второй — когда я потеряла статус жертвы. Убийца во мне вырос, и убийства других начали приносить мне счастье.
Моя возможность выживать зависит от смерти других. Эта идея, с которой я стараюсь жить и использовать её как оправдание: «Чтобы я выжила, он должен умереть». И именно так кровавый режим в конце концов победит, независимо от политических изменений, ожидающих Сирию. Режиму удалось превратить нас в убийц. Мне грустно за наших детей, которым придётся жить с нами, когда мы все станем либо машинами для убийства, либо созданиями, которые злорадствуют над убийствами других.
Марсель Шейваро ведёт блог на marcellita.com и Twitter-аккаунт @Marcellita, в основном на арабском. Вы можете прочитать остальные статьи из этой серии здесь.